Владимир Весенний - Анатомия смерти

Курбатов, рождённый в Стране Советов, помнил из рассказов родителей и из средств массовой информации и успел частично испытать на себе методы управления коммунистами в России и в братских союзных республиках. Советские люди, отправляя личную корреспонденцию «за бугор» родственникам и знакомым, тщательно «следили за речью». Жалобы и критика оставались «за кадром». Наверняка Тинэн знал об этом и вполне вероятно, во втором письме умышленно не упомянул о растении и минерале, который его просили переслать. Скорее всего, он собирался привезти или привёз их лично и передал при встрече.

Ещё один файл, доступный для чтения, содержал список детских домов, сиротских приютов и домов временного содержания детей в Москве, Подмосковье, Санкт-Петербурге и Ленинградской области. Некоторые из них подчёркнуты.

Курбатов знал из рассказов Гомельского, что после принятого решения усыновить ребёнка им с Викой в органах опеки рекомендовали детские дома, куда они могли бы обратиться. Быть может, список имеет отношение к вопросу усыновления? Тогда Гомельские подошли к поиску ребёнка с размахом. В списке значилось не меньше сотни адресов. Чтобы объехать и обойти их все, потребовалось бы не меньше года, а то и больше. Однако Павел и Вика нашли мальчика быстро, по рекомендации. Он им сразу понравился, и они ему. Тогда к чему такой длинный список? И вообще, к чему он здесь – среди научных статей, вырезок, писем? И по чьей рекомендации Гомельские выбрали ребёнка?

Занимался рассвет. За окном серели штакетники забора, наполовину утопленные в снежном сугробе. Вдали брехали цепные собаки. Алабай бегал во дворе по расчищенной тропинке, останавливался у калитки и поднимал морду в сторону лая, но голоса не подавал.

Курбатов не стал дожидаться, когда хозяева проснутся. Бесценное время уйдёт на расспросы и чаепитие. «Михаил Михайлович поймёт», – размышлял Максим, выезжая на заснеженную дорогу. Бесконечная зима, казалось, не закончится никогда. Выкручивая руль, Курбатов думал, что всё, о чём рассказывалось на флешке, возможно, уже прочитали те, кому он передал оригинал. Информация разрозненная, и увязать её в целое будет непросто.

«Учись, сынок, говорил же папа, учись, а то дураком помрёшь. Не слушал папу, вот теперь, как слепой кутёнок, не знаешь, к чему применить полученную информацию», – злился на себя Максим. Статьи на английском придётся показать бывшей жене. Впутывать её в историю, где уже выросла гора трупов, небезопасно для неё. Но врать себе не имело смысла. Дело было не в переводе, а в желании лишний раз повидаться. Не всё отгорело. Не думать о Марине Максим не мог. Дети очень хотят, чтобы родители помирились. Курбатов тоже не прочь попробовать всё сначала. Но Марина замужем…

Опыты Павлова, разработки Иванова, письма из Японии, формулы, расчёты. Курбатов снова подумал о тех, кто гонялся за флешкой. Они знают столько, сколько знает он, а может быть, и больше. Преступники хотели скрыть информацию от посторонних или получить недостающие сведения? То, о чём узнал он из флешки, ему ни о чём не говорило. Если преступники хотели получить информацию и пришли за ней к Гомельскому, то убивать его – всё равно что резать курицу, несущую золотые яйца. Если убийства совершены, чтобы замести следы, то, как понимал Курбатов, его не оставят в покое. Они не знают, что именно рассказал ему Гомельский. Чем гадать, лучше избавиться от лишней головной боли. Теперь кто первый до кого доберётся.

В кармане сработал мобильный телефон. Звонил Салтыков.

– Макс, подъезжай к десяти в морг на опознание Гомельских, – сказал он.

– Шутишь?

– Родственников не нашли. Ты остался единственный, кто их близко знал. Там всё семейство…

– У Павла есть сестра в Ярославле и…

– Мы сделали запрос. По месту прописки никого из родственников найти не удалось. Сестра пропала без вести. Ушла из дому и не вернулась. Дядя, брат отца Павла, спился. Найден в Смоленске два дня назад мёртвым в квартире. Предположительно сердечная недостаточность. Перепил…

Курбатов неожиданно осознал горькую правоту Салтыкова. Он единственный из близких Павлу людей. Так было всегда, только он, Максим, не придавал этому значения. Дни нанизывались на годы. Десятки знакомых лиц мелькали перед глазами, и казалось, так будет всегда. Постепенно вокруг редело, но серьёзно задумываться казалось рано. Не время. Успеется. Павел смотрел на их дружбу иначе. Максим с болью понял, как, в сущности, одинок был его друг. Он не отпускал Максима от себя, считая своим прошлым и настоящим. Неотъемлемой частью своей жизни. Как-то Павел сказал: «Дети не видят нас в своём будущем. Вырастая, они готовятся строить свою жизнь без нас. Потому старики не нужны и так одиноки».

– По поводу коротышки, – продолжил Салтыков. – Его дактилоскопировали. Личность установлена. Проходит по базе. Сурков Илья Иванович. Кличка Сурок. Тридцать девять лет. Не женат. Детей нет. Ни родных, ни близких. Сирота из детдома. Был осуждён на три года за угон автомобиля. Похож на человека, снятого камерой наблюдения у дома Гомельских на Тверской в день убийства.

Курбатов вспомнил паб на Долгоруковской. Тогда, глядя в зеркало себе за спину, он отметил про себя, что мужчина за столиком, наверное, невысок ростом. Мыски его ботинок едва доставали пола. Также Максим припомнил, что и женщина показалась ему маленькой. Он не был уверен насчёт длины её ног, но макушка её головы находилась примерно на уровне макушки её собеседника.

– Юра, подошли человечка в паб Lambic на Долгоруковской. Пусть посмотрит записи с камер внутреннего видеонаблюдения в день убийства. Время примерно за полдень. Возможно, тип, что сидел за столиком неподалёку от выхода, и есть Сурков. Заодно пусть посмотрит на барышню рядом с ним. Быть может, сообщница, что крутилась на Тверской.

Патологоанатом в резиновых перчатках и в синем халате попеременно поднял простыни на железных столах. Вика лежала с биркой на большом пальце левой ноги. Курбатов впервые видел её полностью обнажённой. Раньше купальники или пеньюары скрывали её наготу. На секунду Максиму стало стыдно за неё, что так вот запросто три мужика разглядывают её холодное, белое тело с чёрными подбритыми кустиками между ног. На животе от солнечного сплетения до левой части паха зияла огромная рваная рана. Синюшные соски казались неестественно острыми. Черты лица стали резче, глаза ввалились в почерневшие глазницы. Губы посинели и были плотно сомкнуты, будто женщина из последних сил старалась не проронить ни слова до последней секунды жизни. В растрёпанных волосах её головы застряла запёкшаяся чёрная кровь. На корнях волос виднелась проступившая седина. Вика тщательно маскировала первые признаки неминуемого старения организма коричневой краской. На её шее ниже и правее затылка виднелся след от укола. Врач в халате приподнял плечи покойницы и слегка повернул – так, чтобы укол был виден отчётливее. Всё тело Вики покрывали кровоподтёки и ссадины, как и тело её мужа.