Анна Инк - Мне должно это нравиться

– Подожди, – его будто осенило. Он хлопает меня по руке, и закрывает ноутбук. – Ты сказала… Ты что, виделась с ним? Ты виделась с Константином…

– Это было непросто – найти его. Его нет в социальных сетях. Невозможно выяснить, в каких местах он предпочитает проводить время. Официально он числится совладельцем папочкиной клиники. Но по факту там не бывает. Никто, естественно, не дал мне его контактов. Пришлось обратиться к частному детективу. И я получила адрес его теперешней работы. Это магазинчик, недалеко от парка «Северный». Представляете, сын мэра, талантливый кардиохирург, теперь работает в супермаркете укладчиком? – я нервно усмехнулась.

– Ты поехала туда, – разочарованно.

– Не с пустыми руками.

– Твоя сардоническая улыбка меня пугает.

– Что значит «сардоническая»?

– Улыбка человека перед гибелью. Злая, язвительная, презрительная. Из греческой литературы.

Меня передёргивает. Бормочу:

– Ненавижу греческие мифы.

– Я помню.

– Вы специально? Издеваетесь надо мной?

– А ты специально пользуешься тем, что я пообещал не разговаривать с полицией, пока мы не добьёмся надёжных результатов?

– Я Вам доверяю. Одному из немногих мужчин. Я этим пользуюсь.

– Есть шанс, что найдут похитителя, если в полиции узнают, что вы обе были там.

– Если Вы им скажете, – делаю к нему шаг, – я всё буду отрицать, – рублю фразой воздух между нами.

– Хорошо, хорошо, – выставляет ладони, будто прикрывается от меня. – Что ты привезла для него?

– Листовку. Я попросилась в волонтёрскую группу. Там искали одну девушку. И я взялась расклеивать объявления. И вместе с ними взяла ту, которую напечатала сама. В ней написано, что разыскивается пропавшая без вести. Указан мой телефон. И фотография Маши из той статьи.

Аркадий Анатольевич делает ненавистный мной жест «рука-лицо».

– Мы должны всё рассказать полиции. Теперь, когда известна личность второй девушки, можно отыскать между вами связь. Появился шанс найти преступника и отправить его в тюрьму.

– Я не получу удовлетворения, если его посадят. Я не получу удовлетворения, пока его не станет вообще.

– Это нормальная реакция. Ты думаешь, что он сбежит, или…

– Нет. Вы не понимаете. Страх – это выше, поверхностно, незначительно. Стыд. Вот что первично. Он знает, как всё было на самом деле. Не Вы, не полиция. Только я и он. А я не хочу, чтобы это знание жило. А оно будет жить, пока он не умрёт. Первый шаг уже сделан. Я нашла его. Это наверняка он. Вы не видели, как он отреагировал на листовку. И на меня. Если бы видели – поверили бы.

– Яна. Будь он твоим похитителем – он бы узнал тебя. И вёл себя незаметно.

– Он вспылил из-за эффекта неожиданности. И сначала он не мог узнать. На мне был шарф, натянутый до самых глаз.

– Сначала… А что же произошло дальше?

– Я хотела сдёрнуть шарф. Я хотела, чтобы он узнал меня. Так хотела этого, что у меня стало мокро в трусиках.

Белая пелена сменяет каменные башни. Лес обступает разом. Влажный снег утяжеляет ветви, превращает тропу в туннель. Я сбавляю темп. Бег здесь как сквернословие. Кощунственно лишь глянуть.

Смотреть широко открытыми глазами.

Она ждёт меня в центре заледеневшего озера. Одинокая фигура в серой одежде. Только глаза цветные. Её тёплые карие глаза. Встречают меня с надеждой. Которую я снова разрушу до предпоследнего камня.

– Ничего, – я пускаю взгляд в норку между толстыми шерстяными нитями её шарфа. Ласкаю глазами кончик ключицы под краем маленького золотого крестика. Только я знаю, какая сладкая на вкус её белая кожа там.

И тот.

Эта мысль приводит меня в бешенство. Пальцы разом сжимаются, до хруста, до рези в ладонях.

– Я ничего не нашёл, Мари. Прости, хорошая…

– Пусть так, – её голос звучит глухо сквозь плотную хирургическую маску. – Я всё равно тебе благодарна…

– Дай мне ещё немного времени, – голос-предатель срывается на хрип.

– Костя, ты сделал всё, что мог, – её приветливость не милосердие – жалость.

– Я так виноват перед тобой.

Делаю к ней шаг. Но она отступает на все два. Я бы всё отдал, чтобы прижать её к себе. Вдохнуть её запах. Чтобы чувствовать, как она плавится в моих руках. Целовать её щёки и губы, которые я не видел уже полтора года, и которые она никогда мне больше не покажет.

– Позволь обнять тебя. Пожалуйста.

– Нет.

– Хотя бы взять тебя за руку.

– Раны… Раны опять загнивают. Я не хочу, чтобы этот запах стал последним напоминанием обо мне. Не так. Не так мы должны были расстаться.

Она подносит руки в перчатках ко рту, греет их собственным дыханием, сочащимся сквозь белое сито хирургической маски. Я слышу треск. Будто под ней проваливается лёд.

Взглядом вниз. Она задирает юбку до самых трусиков. Её колени гнутся в обратную сторону. Надламываются. И она обрушивает себя вниз. Взглядом по излому её тела, от обрубков колен к голым бёдрам. Чёрная нить вшита в рану, извивается в распухшей красноте, перечёркнута сгустками склизко-белого гноя.

Приступ тошноты. Глаза застилает пелена. Я на колени.

Она ползёт. Приближается ко мне, волоча обрубки.

Ощущаю её запах. Новый. Омерзительный запах её гноящейся плоти.

Рука на моём плече:

– Ты даже сейчас дрожишь. Ты никогда не боялся холода. Тебя трясёт не от холода. Ведь так? Ведь так? – слышит, как я сглатываю. И голос её становится нежным: – Единственное, что приносит мне облегчение: знать – ты не видел, что он сделал со мной.

– Костик, милый, вставай, – наигранно писклявый голос. Я вздрагиваю. Распахиваю глаза. Шея трещит, когда склоняю голову набок. Елисей щекочет меня за ухом как кота и лыбится. – Вставай, соня, – его низкий голос окончательно сошёл на визг.

– Мы приехали? – сбрасываю его руку. Машина припаркована под яркой вывеской золотого цвета. – Я долго спал?

– Ты отрубился в середине разговора.

– Извини. – Выдыхаю. – Мне снилась Маша.

– Сочувствую, – поджимает губы, смотрит сквозь лобовое.

Откашливаюсь:

– О чём мы говорили? До того, как я уснул.

– Видимо, тебе это не так уж интересно.

– Ковальски. Ты говорил про их встречу с отцом. Он покупает клинику.

Елисей ржёт. По щекам пошли глубокие складки, веснушки растянулись.

– Ковалевский. И не выдавай желаемое за действительное. Ковалевский хочет её купить, но твой отец отшивает его уже в третий раз. Хотя цена предлагается интересная, даже для вашей состоятельной семьи.

– Нет никакой семьи. И я ясно дал понять, что возвращаться не собираюсь.

Елисей долго выдыхает:

– Не понимаю, ведь это твоё детище.

– Я потерял к этому интерес. Окончательно. И к клинике, и к медицине вообще.