Лариса Королева - Наследники князя Гагарина

– Ай-ай, как не стыдно! Накинулся на еду как гермямиш! 5 5 Гермямиш – человек, который ничего не видел. Что, твои бедные родственники тебя не накормили? Или им и самим есть нечего?

– Сам ты гермямиш! А мои бабушка и дедушка вовсе не бедные, – с обидой возразил Таир, – они побогаче многих, сидящих за этим столом!

– Ах, я и забыл, что евреи бедными не бывают! Твой дед, наверное, ювелир? Или он зубной врач, как все евреи?

Оголодавший гость всерьез разозлился и даже вилку в сторону откинул. За семейным столом собрались одни азербайджанцы, одна только его мама была русской. Но говорили в этом доме в основном по-русски, никто не допускал обидных намеков и злых насмешек в отношении национальной принадлежности родственников и друзей, и только Манаф позволял себе иногда подчеркивать, что его двоюродный брат – не чистый азербайджанец, а метис, и произносил это слово с явным презрением.

– Сам ты еврей, – сердито выпалил Таир.

– Я-то – нет. А ты сам говорил, что твои предки были евреями.

Подросток в который раз пожалел о своей излишней откровенности. Он действительно сказал как-то Манафу, что отец его прабабки был наполовину евреем, и теперь, словно в оправдание, принялся бахвалиться:

– Зато мой прадед был князем, а твой – зибильщиком! 6 6 Зибильщик – мусорщик.

– Ну и что же, у нас любой труд в почете! Да лучше быть азербайджанским зибильщиком, чем еврейским князем!

– Князем был другой мой прадед, и вовсе он не еврей!

– Что еще за разговор завели? – вскинулась мать Манафа Зухра, до которой донесся обрывок спора.

Но тут лица братьев внезапно осветила резкая вспышка – это отец Таира щелкнул затвором фотоаппарата. А Магомед поднялся с бокалом вина в руке, чтобы произнести тост, и все разом замолчали. Уже позже, когда мужчины вышли на балкон покурить, а женщины принялись освобождать стол от грязных тарелок, чтобы можно было подавать чай и сладости, Манаф в хозяйском кабинете сел на диван возле Таира, листавшего журнал «Советское кино», и продолжил прерванный разговор:

– Так что же твои князья не сбежали за границу в семнадцатом году? Что же их не расстреляли в тридцать седьмом?

– Моя прабабушка Алиса хранила тайну происхождения своих детей, – неохотно отозвался Таир. Ему был неприятен насмешливо-развязный тон, которым брат задал свой вопрос, и не хотелось продолжать опасный разговор, потому как в любой момент могла возобновиться вспыхнувшая за столом ссора.

– Так что же твоя Алиса из страны чудес, много золотишка и бриллиантов припрятала? Ты теперь у нас богатый наследник, да?

Таир опустил журнал на столик, поднялся с дивана и с вызовом ответил:

– Золотишка-то немного. А вот картины у моего деда – бесценные! И я – действительно его единственный наследник. Ты от зависти бы лопнул, если бы их увидел!

– Все ты врешь, – злобно процедил Манаф, тоже поднимаясь.

– А вот и нет!

– Мальчики, идите к столу, – позвала из зала тетя Зейнаб.

В кабинет влетела Мехрибан и, стоя посреди комнаты в пышном розовом платьице, с растрепавшими от беготни блестящими черными волосами и сбившимся на бок огромным красным бантом, захлопала в ладоши и закричала:

– Торт несут, с пьяной вишней торт! Мне самый большой кусок!

– Самая пьяная будешь, – ласково сказал Таир и, не взглянув на Манафа, двинулся вслед за Мери в зал.

Весь вечер малолетний потомок князя демонстративно отворачивался от Манафа и общался в основном с другим двоюродным братом – Кямалом, с которым они были ровесниками. Примечательно, что и фамилии у мальчиков были одинаковыми. Тетя Тахира умудрилась выйти замуж за однофамильца, и как была Ибрагимовой, так ею и осталась. А Таир с Кямалом, не имевшие родных братьев, вполне заменяли их друг другу. Ребята оба окончили седьмой класс, только в разных школах, и им было о чем поговорить.

Дома Таир спросил у отца:

– Пап, а чего Манаф такой националист? Он меня все время задирает.

– А ты не задирайся, – спокойно ответил отец. – Твою маму тоже не сразу приняли в нашей семье. Тетя Зухра вообще целый год после нашей свадьбы на порог к нам не являлась, пока ты не родился. Только тогда пришла нас поздравить и на племянника посмотреть.

– А почему она русских не любит?

– Я бы не стал говорить, что не любит. Скорее, не одобряет межнациональных браков. Ты же знаешь, что ради русской девушки муж Зухру бросил, и ей очень тяжело было одной растить сына. В институте на заочное отделение пришлось перевестись, нянечкой в детском саду работала… Это потом уже дядя Магомед на ноги встал, помог сестре квартиру получить, на приличную работу устроиться…

Ольга, уже переодевшаяся в байковую ночную пижаму, вошла в комнату со стопкой крахмального льняного белья, чтобы застелить раскладной диван, на котором спал Таир, и сказала:

– А ты бы, сын, поменьше хвастался своим дворянским происхождением! Ну-ка, князь, достань подушку из комода.

– А что, это не правда, да?

– Я, конечно, считаю, что все эти россказни о князьях и поместьях – досужие вымыслы бабушки Алисы. Она была большая фантазерка. Но если даже в ее словах и была доля правды, то незачем трепаться об этом направо и налево. Надо жить так, чтобы своими делами можно было гордиться, а не тенями предков, которых ты и в глаза-то никогда не видел. Как и твой дед Петр. Это он тебе забивает голову семейными легендами?

– Никакие это не легенды!

– Не два барана! Не встретились! Не на мосту! Не рогами! – передразнила Ольга привычку сына к отрицанию и злоупотреблению частицей «не», и Таир, обиженный, выскочил из комнаты.

В следующую субботу он, как обычно, отправился к бабушке с дедушкой. Вообще-то, строго говоря, Софья Глебовна родной бабушкой Таиру не являлась, потому что деду его, Петру Глебовичу, приходилась не женой, а сестрой. Но мальчик в законы кровного родства особо не вникал, и называл Софью бабушкой, так ему было проще. С раннего детства почти все выходные дни мальчик проводил в большой квартире с высоченными потолками, которая была расположена на третьем этаже каменного дома дореволюционной постройки.

В этой квартире когда-то жила его прабабушка Алиса, и Таир хорошо помнил сухонькую бодрую старушку, которая привела его, четырехлетнего крепыша, за ручку поставила перед сидящим на диване Петром и сказала:

– Вот, полюбуйся! Внук твой.

И дед растерянно сказал:

– Какой он черный.

– Да уж какой есть! Других-то у тебя нет. Не негритянок, и то, слава Богу!

– Еще чего не хватало, – поморщился Петр Глебович как от зубной боли.

Он рассматривал смуглого темноволосого мальчугана с тем напряженно-изумленным выражением лица, с каким ученый в лаборатории исследует подопытную крольчиху, разродившуюся вдруг вместо предназначенных ей природой крольчат какими-нибудь свино-ежиками. – Где ты его нашла?