Лариса Королева - Наследники князя Гагарина

– Мой дед заработал для своих внуков право жить богато, – продолжил свою мысль Мирза. – Почему же у него все отняли, разорили? Он ведь даже припрятать ничего не успел. Твои-то успели, Таир?

– Прабабушка вывезла из Петербурга картины, когда бежала оттуда в семнадцатом году.

– Картины – это не бриллианты, на них не разбогатеешь, – заметил Самед.

– Смотря, какие картины, – возразил потомок русского князя. – Вот у деда, например, коллекция русского авангарда конца девятнадцатого – начала двадцатого века. Бабушка занимается музыкой с ученицей, а мать этой девочки – искусствовед. Однажды она при мне приходила за дочерью и сказала, что такие дорогие картины нельзя хранить в обычной квартире, им место – в музее. Предлагала деду сдать картины, говорила, что их у него могут даже выкупить, правда, не за полную стоимость – таких денег и в городской казне-то нет!

– А он что? – спросил Мирза. – Не согласился?

– Да ты что? Разве он расстанется со своими картинами? Это же память об его отце. Дед старые газеты – и те не выбрасывает!

– Опасно в квартире такие ценности держать, – заметил Самед.

– А у них посторонних не бывает. Две девочки-ученицы, да одна старая знакомая. И все. И всегда кто-то дома – или бабушка, или дедушка. Они вообще никуда не ходят. Дед в шесть утра встает, выходит на бульвар воздухом подышать, по пути в киоске берет свежую газету. Посидит на лавочке с часик, почитает, морем подышит – и назад, домой. Бабушка сразу после его возвращения за продуктами отправляется. Каждый день что-то покупает, но понемногу, чтобы тяжести не носить. Они почти и не едят ничего, только деньги в картонную коробку из-под обуви складывают. Зачем, спрашивается? Сколько раз уговаривал телевизор новый купить, бесполезно, – разболтался Таир и вдруг осекся: кому интересны подробности стариковского быта? Но трое его молчаливых собеседников слушали с напряженным вниманием, и вдохновленный Таир продолжил: – Их трехкомнатная квартира со временем моей станет. Вот тогда я наведу в ней порядок. Весь хлам разгребу, ремонт сделаю… Машину себе куплю.

– Да, – мечтательно вздохнул Самед, – трехкомнатная квартира в центре города – это не панельный дом в Ахмедлах. Этаж какой?

– Третий.

– Здорово, – согласился и Мирза. – Обеспеченным человеком станешь. Не забудь тогда в гости пригласить…

– Самым дорогим гостем за моим столом будешь, – горячо заверил Таир, выпуская из виду то обстоятельство, что, завладев в мечтах квартирой Глебовичей, он как-то невзначай мысленно уже похоронил бабушку и деда.

– Собираться пора, – озабоченно сказал Самед, – совсем жарко стало.

И все согласились с тем, что надо уезжать, не то можно получить солнечные ожоги. А поскольку народ в это время только еще прибывал на пляж, уехали парни с ветерком и относительным комфортом в полупустом автобусе. Причем Таир, выпивший с непривычки целых две бутылки пива и разморенный морем и солнцем, даже задремал, прислонившись головой к оконному стеклу, и очнулся только при подъезде к станции метро, от которой они несколько часов назад стартовали.

– Ты хороший парень, Таир, – сказал на прощание Мирза. – Если кто тебя обидит – мне скажи.

Мальчик пока не представлял ситуации, при которой пришлось бы обращаться за помощью к старшему другу, но слышать такие слова было приятно, и он, польщенный, пообещал непременно сразу же связаться с Мирзой, хотя ни телефона, ни адреса ему не оставили.

В пятницу Таир позвонил деду, осведомился о здоровье, услышал в ответ обычное «потихоньку», напомнил, что завтра придет, и намекнул, что для Софьи будет маленький сюрприз. Сюрприз и вправду был вещью незначительной, но крайне необходимой в хозяйстве. Мальчик смастерил для бабушки из медицинской бутылочки брызгалку для белья, проделав в пластиковой пробке дырочки при помощи разогретой на газе иголки. Сил не было смотреть, как Софья набирает полный рот воды и с шумом разбрызгивает ее по ветхим простыням перед тем, как их проутюжить. Новое постельное белье здесь стелили только Таиру.

И вот он взбежал по крутым ступеням каменной лестницы на третий этаж старинного дома, сжимая газетный сверток с брызгалкой в потной руке, изрядно запачканной типографской краской, и позвонил в дверь. Никто не отозвался. Таир позвонил еще раз. Тишина. Он забеспокоился. Быть такого не могло, чтобы никого не было дома. Прислонился ухом к двери, чтобы послушать, что там, за дверью, и неожиданно она подалась.

– Здравствуйте, я пришел, – громко сказал Таир, разуваясь в прихожей. – А почему все нараспашку? У вас сегодня день открытых дверей?

Тишина.

Мальчик вошел в полумрак комнаты с зашторенными окнами, служившей гостиной, и замер на пороге. На диване, развалившись в странной, неестественной позе, застыл его дед. Голова откинута на мягкую спинку, руки свисают с сиденья, на котором валяется раскрытая книга, по голубой шелковой майке растеклось темное пятно…

– Ты чего, дед? – испуганным шепотом спросил Таир, не решаясь подойти ближе и заранее предчувствуя, что ему не ответят.

Газетный сверток с сюрпризом для Софьи выпал из рук и покатился по деревянному полу. Мальчик в одних носках опрометью бросился вон из квартиры, закричал, забился в соседнюю дверь. Открыл пожилой седовласый азербайджанец в спортивных брюках и белой майке. Таир знал, что это профессор, преподающий в университете математику, и схватил его руку, потянул за собой:

– Помогите! Помогите, – все другие слова вылетели у него из головы.

– Ня олуб, ай, оглан? 10 10 Что случилось, мальчик? Зачем так кричишь? – недовольно отозвался сосед, но влекомый Таиром, двинулся за ним следом.

– Там дедушке плохо, «скорую» надо, – выкрикнул Таир, боясь еще раз взглянуть на распростертое тело и пропуская профессора вперед, – а бабушки дома нет.

– Вахсей 11 11 Вахсей – восклицание, обозначающее удивление. , – только и сказал сосед, подойдя к дивану, на котором полулежал Петр Глебович, а потом повернулся к Таиру. – Иди, мальчик, к нам домой, иди скорей!

Но было поздно. Он уже увидел то, чего не заметил в первый раз. И скатанную ковровую дорожку, из которой торчали полные ноги в женских босоножках, и пустые картинные рамы, сваленные в углу, и страшную рану на виске деда.

– П-п-п-п, – Таир хотел сказать: «Позвоните в милицию», но выговорить ничего не смог. Он еще не знал, что с этого момента начал заикаться, и в минуты сильного душевного волнения будет «спотыкаться» на согласных звуках всю дальнейшую жизнь, но уже понял, что ни бабушке, ни дедушке помочь ничем нельзя.

Профессор увел Таира в свою квартиру, где тот забился в кресло и принялся горько плакать. Так сильно он не плакал никогда в своей жизни – ни до этой трагедии, ни после. Судорожные рыдания сотрясали худенькое тело, футболка промокла от слез, и пожилая жена профессора, сначала суетившаяся возле мальчика, пытавшаяся напоить его чаем, положить на лоб мокрое полотенце, вскоре поняла, что лучше пока оставить его в покое. Он должен был выплакать свое горе.