Морье Дю - Французов ручей

-- Да, сэр, -- откликнулся слуга, и его круглое личико просияло.

Дона уселась за стол, чувствуя, как робость и неловкость, возникшие между ними вначале, исчезают благодаря присутствию Уильяма. Он отлично понимал свою роль и охотно позволял хозяину и хозяйке оттачивать на нем свое остроумие, отвечая улыбкой и легким пожатием плеч на их шутливые реплики. К тому же краб был весьма недурен, салат отменно сочен, пирожные вкусны, земляника ароматна, а вино -- выше всяких похвал.

--А все-таки Уильяму до меня далеко, -- заметил француз. -- Вот погодите, как-нибудь я угощу вас своим коронным блюдом -- цыпленком на вертеле.

--И где же вы собираетесь его готовить? -- недоверчиво спросила Дона. -- Уж не в своей ли каюте, этой суровой келье отшельника? Философия и кулинария как-то плохо вяжутся друг с другом.

--Напротив, -- возразил он, -- они прекрасно друг друга дополняют. Но жарить цыпленка я буду, конечно, не в каюте, а на костре, который мы с вами разожжем где-нибудь на берегу ручья, под открытым небом. Только есть его нужно непременно руками. И не при свечах, а здесь же, у костра.

--И может быть, тогда из леса прилетит козодой и пропоет для нас свою песню, -- сказала она.

--Может быть, -- с улыбкой ответил он.

Дона представила костер, который они разожгут на берегу, у самой кромки воды, искры, с шипением и треском уносящиеся в небо, аппетитный запах, щекочущий ноздри... Наверное он будет готовить цыпленка так же серьезно и сосредоточенно, как вчера рисовал цаплю, а завтра будет разрабатывать план очередной операции.

Неожиданно она заметила, что Уильям ушел, оставив их вдвоем. Она поднялась, задула свечи и провела его в гостиную.

--Можете закурить, если хотите, -- сказала она, показывая на камин, где лежала забытая им табакерка.

--Вы необыкновенно гостеприимны, -- ответил он.

Она уселась в кресло, а он остался стоять у камина, набивая трубку и с интересом поглядывая вокруг.

--Да, -- проговорил он наконец, -- здесь многое переменилось с зимы. Когда я приезжал сюда последний раз, мебель скрывалась под чехлами, а в вазах не было цветов. Все выглядело уныло и заброшенно. Ваш приезд преобразил Нэврон.

--Все пустые дома кажутся заброшенными, -- сказала она.

--Конечно, -- согласился он, -- но я имел в виду не это. Я хотел сказать, что Нэврон выглядел бы заброшенным, если бы не вы, а кто-то другой нарушил его уединение.

Она не ответила -- его фраза показалась ей не совсем понятной. Оба помолчали, затем он спросил:

--А, собственно говоря, почему вы сюда приехали?

Она подняла руку и принялась вертеть кисточку на подушке, лежавшей у нее под головой.

--Помните, вчера вы говорили о дурной славе, которой пользуется имя Доны Сент-Колам, о сплетнях, которые идут за ней по пятам? А что, если мне надоело быть Доной Сент-Колам? Что, если мне захотелось стать кем- то другим?

--А, вот оно что, -- произнес он. -- Значит, вы просто решили удрать.

--Уильям предупреждал меня, что вы именно так расцените мой приезд.

--У Уильяма большой опыт. Он помнит, что и я в свое время поступил точно так же. Когда-то в Бретани жил человек по имени Жан-Бенуа Обери. Он был богат, владел несколькими поместьями, у него были друзья, положение в обществе и верный, преданный слуга, которого звали Уильям. Но в один прекрасный день хозяину Уильяма надоело быть Жаном-Бенуа Обери и он решил сделаться пиратом. Он построил себе корабль и назвал его .

--Разве можно изменить свою судьбу?

--Как видите, можно.

--И вы счастливы?

--Я удовлетворен.

--В чем же разница?

--Разница между счастьем и удовлетворением? Сложный вопрос, сразу и не ответишь. Наверное, в том, что у довольного человека и ум, и сердце находятся в полном согласии, работают дружно и слаженно. Ум спокоен, сердце свободно, оба отлично дополняют друг друга. Ну а счастье... счастье капризно, оно может явиться раз в жизни -- и одарить ни с чем не сравнимым блаженством.

-- То есть вы хотите сказать, что удовлетворение прочно и долговременно, а счастье зыбко и мимолетно?

--Да, именно так! Впрочем, у счастья много оттенков. Я, например, до сих пор помню свою первую вылазку, когда мы решили захватить английское торговое судно. Все закончилось успешно, и мы благополучно доставили его в порт. Я был по-настоящему счастлив в эту минуту. Мне удалось достичь того, к чему я стремился, удалось, несмотря на все трудности.

--Да, -- проговорила она, -- да... Я понимаю.

--И таких минут, поверьте, наберется немало. Я испытываю счастье, когда заканчиваю рисунок и вижу, что под моим пером он обретает ту форму, которую я хотел ему придать. Вот вам и еще один оттенок счастья.

--Мужчинам проще, -- сказала она, -- природа создала их для творчества. Они могут сотворить счастье своими руками, с помощью силы, ума или таланта.

--Верно, -- ответил он, -- но и у женщин есть свое призвание -- дети. Воспитать ребенка не менее сложно, чем нарисовать хорошую картину или разработать план операции.

--Вы действительно так считаете?

--Разумеется.

--Мне это никогда не приходило в голову.

--Но ведь у вас есть дети?

--Да... двое.

--Неужели вы не чувствовали себя творцом, когда впервые держали их на руках? Неужели вы не говорили себе: ? Неужели вы не были тогда счастливы?

Она задумалась, а потом с улыбкой ответила:

--Да, пожалуй, вы правы.

Он отвернулся и начал разглядывать безделушки, стоявшие на камине.

--Вы слишком беспечны, -- проговорил он наконец, -- нельзя оставлять на виду такие сокровища, когда приглашаешь в гости пирата. Вот эта шкатулка, например, стоит никак не меньше нескольких сотен фунтов.

--Я вам доверяю.

--Совершенно напрасно.

--Я рассчитываю на вашу снисходительность.

--Про меня говорят, что я не знаю снисхождения.

Он поставил шкатулку обратно и взял в руки миниатюру Гарри. Некоторое время он разглядывал ее, тихонько насвистывая, потом спросил:

--Ваш муж?

--Да, -- ответила она.

Он ничего больше не добавил и молча водворил портрет на место. И это его молчание, а также то, что он ни словом не обмолвился о достоинствах или недостатках миниатюры, о ее сходстве с оригиналом, неожиданно больно задело ее. Она поняла, что он не слишком высокого мнения о Гарри, что он считает его жалким и никчемным. Ей стало досадно, что она поставила портрет на камин и что Гарри был именно таким, каким изобразил его художник.

--Портрет сделан очень давно, -- проговорила она, словно оправдываясь, -- еще до нашей свадьбы.

--Вот как? -- произнес он. Затем помолчал и спросил: -- А ваш портрет, тот, что висит в спальне, написан в это же время?

--Да, -- ответила она, -- точнее, сразу после помолвки.

--И давно вы замужем?

--Шесть лет. Нашей старшей дочери сейчас пять.

--А почему вы вышли замуж?

Она растерянно посмотрела на него -- вопрос был довольно неожиданный. Однако он задал его таким естественным тоном, словно речь шла о выборе блюд к обеду, и она, сама того не желая, ответила ему так просто и честно, как никогда не ответила бы себе самой: