Олег Ярков - Слева от Азии

– Мне повторять надо? Проглядели? Теперь на мороз!

Через минуту на столе уже лежало сало, колбаса, тёплый и, по—домашнему пахнущий, хлеб, консервированные огурцы и бутылка «Московской».

– Слушай меня и делай что скажу. Бери хлеб, огурец и немного сала. Ешь не торопясь. Ты парень правильный, но усвоить одно должен навсегда. Со мной не спорят. Никто и никогда. Ешь. Хлеба бери поменьше, много не кусай – желудок твой пока к такому не привык. Ешь.

«А что в этом плохого? – подумал Аркадий, – поем и поговорю с ним. Хуже не станет»

– Ешь и слушай. Говорить буду один раз. Да не набрасывайся ты на еду! Ешь спокойнее и медленнее пережёвывай. Ты не серчай на этих… они тут без меня совсем разбаловались. Но теперь жизнь твоя намного легче станет. Но не вздумай боговать – обломаю. Жуй – жуй. О тебе на пересылках не один год легенды ходят. Мне на этапе ксиву подогнали, что ты у меня на зоне. Рассчитывал, что приняли тебя правильно, обогрели, а у них у всех задницы вместо голов, нос по ветру не держат. Приморил первый голод? Вот и молодец. Теперь наливай водочку. Плевать, что не пьёшь. Наливай. И стукни два раза в окошко.

Аркадий, сам не понимая, как он попал то ли под влияние, то ли под очарование Саши-Москвы, встал и дважды стукнул в оконную раму. А может быть этот Саша, попросту есть продолжением самого Аркадия, такого же спокойного и решительного одновременно? Или этот самый Саша, всего лишь был первым, кто вот так просто заговорил с ним? Зачем себе врать, но было несколько приятных моментов в речи Москвы, которые нежно щекотнули черствеющую душу парня. Но додумать эту мысль не удалось – с мороза в барак ввалился Петя и, не снижая скорости, подлетел к Саше.

– Петя, я тебе что, цирик позорный, чтобы такой хавкой давиться?

– Саша, не наезжай! Я не могу заставить дрова гореть быстрее. Потерпи… те минут пять, уже скоро.

– Кто на смене сегодня?

– Силыч и Сталин.

– Силыча позови, поставь ещё один стакан, стул не ставь. И поторопись с хавкой! Иди.

Очень даже не всё понимал Аркадий, ой как не всё! Силыч, это подполковник Силантьев, зам. начальника колонии. Сталин же – грузин, с какой – то длиннющей фамилией, оканчивающейся на «швили», был дежурным помощником начальника. Оба отличались повышенной сволочностью характеров и непомерной злостью к зекам. И сейчас один из них должен придти прямо сюда, а он, Аркадий, тут… и водка ещё….

– Не туда думаешь. Бери стакан. Пей глоточками и не спеши. Давай за свободу и жизнь на ней. Пей.

Аркадий выпил и закашлялся до слёз.

– Ну, как? Ты, правда, первый раз в жизни пьёшь? Это хорошо. Сегодня напьёшься до отключки, чтобы завтра тебе было плохо. Именно завтра ты поймёшь, что пить тебе не стоит никогда. Гадость это. Но другим пить не мешай. Водка – полезная гадость. Она развязывает языки и человек говорит то, что прячет внутри. А это частенько полезно послушать. Водка показывает, каким волком на самом деле есть ягнёнок. Это тоже полезно знать. Отдышался? Теперь возьми огурчик и кусок колбаски и положи на язык. Раскусывай медленно, пусть сок пустят. Надо не просто жрать, надо иметь удовольствие. Хлеба теперь кусни, желудок его теперь примет, как родного. Но только жуй хорошенько. А-а, вот и Силыч. Проходите, Ван Саныч, проходите. Как здоровьичко? Как Генриетта Абрамовна? Нога зажила?

– Да нормально всё, Саша, нор… а этот что здесь делает? Встать!

– Тихо, Ван Саныч, не в штабе. Он здесь мой гость, а голос ты для быков побереги. Аркадий, плесни-ка водочки в стакан. Лей до краёв. Будь, Ван Саныч, здоровьица тебе и жене твоей. Выпил? Вот и славно. Подзакуси малость. Я чего тебя позвал-то? Что же ты проморгал моего человека, а? Ладно Петюня, он от рождения тупой, но ты то, ты то? К «быкам» поселил, «тёмные» разрешил, Ты что, ксиву не получал? Не слышу?

Саша постепенно переходил с благостного воркования на командирский грозный речитатив.

– Или ты думал, что раз меня здесь нет, то я ничего не узнаю? Так? Может я плачу тебе мало? Или ты тут общую раскрываемость благодаря мне не улучшил? Чего молчишь? Ты его делюгу читал? Ты читал, или нет? Почему Изот Гомельский на меня голос повышал? А я тебе скажу, почему. По твоей глупости, Ван Саныч, а мне это обидно. Наказан будешь. Потом я решу как. Теперь, вот что. Этого парня, – Саша всей ладонью перевёл внимание Силантьева на быстро хмелеющего Аркадия, – ты не знаешь и не замечаешь. По смене своим то же самое передай. А он вам хлопот не доставит, я за него мазу потяну, понял? Он спокойно досидит под моим крылом, а ты проследишь, чтобы зарплату ему правильную написали с первого его рабочего дня. Понял? Понял, спрашиваю? Вот и ладно. Аркаша, налей-ка ещё. Ты, Ван Саныч, не серчай на меня. Меня моё начальство имеет, тебя – твоё. Нам с тобой дружить надо. Крепко дружить. Так что с Генриеттой Абрамовной?

– Да вот этот… ваш гость и поставил её на ноги. Каких-то вонючих корней наварил и пить заставил. Ногу ей чем-то мазал… всё и прошло. Врачи из Москвы, ой Саша, прости, из столицы только руками развели, а этот вылечил.

– Вот погляди, Ван Саныч, человек какое добро тебе сделал, а ты с порога на него «Встать» кричишь. При этом, тебе ещё и сообщили о нём. Как сам – то меркуешь, прав ты, Ван Саныч?

– Извини Саша, закопался я совсем в делах, боков напорол, извини, Аркадий… Михайлович.

– Ай, красавец! Так ты его и по батюшке знаешь! И ещё ты знаешь, что он не наш, не воровской масти, и он всего-то честь защищал, а может статься, и жизнь. Поэтому и покромсал тех, кто посильнее его будет. А ты с ним, как с Ванькой шнырём, мародёром. Ладно, Ван Саныч, извинительные слова ты сказал сам, без напоминаний, поэтому и прощение моё ты получил. Давай по третьей выпьем, и ступай себе на работу. Не сердись, что голос на тебя повысил, это за твою ошибку. Для примирения сделаю тебе подарок. На шестом участке в следующую среду готовится побег. Предотвратишь, и ко дню милиции новую звезду обмывать будешь.

– Правда?

– Я говорю один раз. Выпивай и ступай себе.

– Я всё понял. Только….

– Не волнуйся. Аркадий… говоришь, жену травками и корешками подлечил? Лесник, выходит? Хорошо выходит…. Да, будет Лесник. Так вот, Лесник с головой дружит, так что о нём не переживай.

– Тогда я пошёл. Спокойной ночи!

– Спокойной службы, Ван Саныч.

Когда дверь закрылась за Силычем, Аркадий поднял отяжелевшую голову и примерно в упор посмотрел на Сашу.

– С вопросами повремени, сейчас Петюня заявится.

Через минуту-другую, вталкивая впереди себя громадную охапку морозного белого воздуха, в барак ввалился Петя. Он принёс зажаренную курицу. Аркадий попытался вспомнить, как выглядит живая, но не вышло. Живую курицу он не помнил по внешности, а жаренную никогда не ел. Такая вот жизнь.