Дмитрий Сивков - #БабаМилосская. Наши: «Код да Винчи» и саги Толкиена

Всё шло таким ходом, пока ветер, дующий в паруса удачи милосского священнослужителя, не стих в тот момент, когда до гавани благополучия оставалось рукой подать. Существует опять же много версий того, как статуя оказалась на борту «Л» Эстафетт», и все они, по крайней мере, героические. Так, по одной – экспедиция французов опоздала, и им пришлось устраивать погоню за турецкой фелюгой, увозившей Богиню. Отважные французские моряки взяли турецкое судно на абордаж и в рукопашной отбили сначала верхнюю часть статуи, а уже затем турки под страхом смерти сами выдали им нижнюю. По другой – Марцеллюс с компанией появились в тот момент, когда статуя находилась на берегу и готовилась к погрузке на турецкое судно. Два десятка матросов под командованием секретаря посольства бросились освобождать статую. Завязался самый настоящий бой, микро-мировая война, победителями из которой вышли европейцы.

Не находите, что всё это звучит, словно цитаты из представления виконта к награде. Не исключено, что так оно и есть. Но все вариации роднит одно обстоятельство – руки статуи во время схватки были отбиты и то ли улетели за борт, то ли их «втоптали в грязь». Откуда грязь на каменистом южном острове?! Бедная Богиня! Если верить этим байкам, то получается, что едва ли не само каменное изваяние ожило и отбивалось от ненавистных османов, отстаивая своё право на жизнь в Лувре, а не в серале султана. Правда, почему-то никто не обращает внимания на слова в докладе Марцеллюса, где, описывается «битва» на берегу, он указывает, что груз был упакован. Если так, то каким же образом он мог быть изувечен? Да просто никому до самой истины нет дела.

Никакой французско-турецкой битвы при Кастро не было. Ну, может, съездили кому несколько раз по физиономии, выбили с полдюжины зубов да своротили пару носов. Так в любой марсельской таверне за один рядовой вечер подобных трофеев насчитать и поболее можно. Тоже мне событие! Главным в этом деле были деньги и умение Марцеллюса вести переговоры. Он же дипломат. Такому при силовой поддержке, которую достаточно было лишь обозначить, и надлежащих финансовых ресурсах разобраться с жуликоватым турецким мелким чинушей, игравшим на данном этапе главную роль, не составило труда. За мзду тот согласился уступить грубой силе, Верги получил обратно свои деньги, а Кентротас – заветные пять тысяч франков, с потерей которых уже успел смириться.

– Все довольны, все смеются?

– Дорогой Георгий Петрович, как вы потом убедитесь, во всём, что связано с Богиней, на самом деле не так уж и много весёлого. Вот и тогда, когда Марцеллюсу казалось, что дело сделано и впереди ждёт лишь недолгое и триумфальное возвращение в Константинополь, выясняется обстоятельство, готовое свести на нет все усилия молодого дипломата.

Пожелав рассмотреть скульптуру, из-за которой вышел весь сыр-бор, он приказывает её распаковать и замирает в изумлении – рук нет! Как же так? Он сам был свидетелем того, как на приёме у посла Дюмон-Дюрвиль, описывая статую, говорил, что одной рукой она придерживала одежду, ниспадавшую на пол широкими складками, другой, слегка поднятой и изогнутой, держала яблоко. А тут рук нет, да ещё кончик носа отколот! Как он представит эту уродину своему шефу, маркизу де Ривьер? Посылали-то его за шедевром. Впрочем, Марцеллюс оказался сметливым малым, способным обернуть в свою пользу любые обстоятельства при минимальном на это шансе. В данном случае шанс предоставил Вутье Оливье, явившийся на «Л» Эстафетт» с обломком мраморной руки и утверждавший, что это часть приобретённой соотечественником статуи, найденной, между тем, им – Оливье, но волею судеб оказавшейся в других руках. Для виконта россказни гардемарина были подарком свыше. Главное – имелась рука с яблоком, подпадающая под описание лейтенанта. Дипломат выкладывает требуемые находчивым гардемарином три сотни франков. Теперь было что предъявить послу. В том числе и в качестве доказательства тут же сочинённой истории о ратной доблести верного слуги отечества. В такое развитие событий французы поверят даже скорее, чем в банальное «приехал – забрал – привёз». Недаром заурядный, по сути, вояж одного гасконца в Лондон за дюжиной подвесок лег в основу увлекательнейшего приключенческого романа, написанного другим французом четверть века спустя.

Всё оборачивалось к лучшему. В том числе и для Дюмон-Дюрвиля. Его объяснения того, почему богиня оказалась безрукой, были бы наверняка скучнее и банальнее версии Марцеллюса. Как я уже говорил, дело, скорее всего, в том, что молодой археолог-любитель, очарованный древнегреческим искусством, выдал желаемое за действительное. При виде статуи у него в голове сразу родился облик Венеры – отсюда и пошло название, к которому позже добавился топоним. Спустя годы он писал в своих мемуарах, которые так и не успел опубликовать: «Всё указывало на то, это Венера во время суда Париса…». То есть увиденное он тут же отождествил с мифом о том, как Гера, Афина и Афродита (в римском пантеоне – Юнона, Минерва и Венера) устроили первый на свете конкурс красоты, а в судьи выбрали пастуха Париса.

Выбор, как известно, не был беспристрастным, каждая сулила бедняге в случае правильного выбора всевозможные блага. Предложение Афродиты, пообещавшей пастушку Елену Троянскую, оказалось самым заманчивым, и Парис вручил яблоко ей. В данном случае Дюмон-Дюрвиль тоже, пусть и подспудно, искал выгоды и обрёл-таки её в свой черёд. Но тогда, на докладе у посла Франции маркиза де Ривьер им правила какая-то безоглядная юношеская черта выдавать желаемое за действительное, уповая, что всё как-то само собой и непременно образуется. А то, что с конечностями не комплект, так это пустяки. Вон вездесущий Оливье нашёл же где-то обломанную мраморную руку, держащую плод… Сыщутся и другие. Надо лишь привлечь внимание к находке на Милосе богатых и главное – влиятельных людей, а там уж всё как-нибудь и непременно… И ведь образовалось! Фантазии и кривды разных людей сложились вполне гладко в одну весьма похожую на правду историю.

В сущности, тогда во лжи Дюмона-Дюрвиля и уличить было нельзя. Никто ведь не спрашивал: «А правду ли вы тут нам говорите или это всего лишь ваша версия?». Если бы такой вопрос последовал, то, наверняка, офицер сознался бы, что выдал желаемое за действительное. Но вопросов не было. Когда же Марцеллюс внёс свой вклад в эту историю, то Жюль словно сам уверовал в то, о чём говорил. Хотя и тогда оставлял себе место для манёвра. Так, через год на заседании французской Академии, докладывая об обстоятельствах находки, он говорил: «Статуя изображала обнаженную женщину, которая в левой поднятой руке держала яблоко, а правой придерживала красиво драпированный пояс, небрежно ниспадавший от бедер до ног». При этом тут же добавлял: «В остальном и та, и другая рука повреждены и в настоящее время отняты от туловища». Но что подразумевал докладчик под «настоящим временем» – тот момент, когда впервые увидел Венеру или когда уже докладывал академикам? Никто опять не задал этого, казалось бы, очевидного вопроса.