Геннадий Прашкевич - Подножье тьмы

– Правильно, – кивнул Ежов. – Одно время я считал, что в городе действует некий маньяк. Маньяк-неудачник, которому фатально не везет. Но не в двадцати же двух случаях! К тому же, маньяк не сильно бы церемонился.

Врач хмыкнул:

– Мальчики… В основном, мальчики… Почти все нашлись… Никто не боится похитительницы… Сама доброта…

– Ну, не совсем так, – нерешительно напомнил Скоков. – Один ребенок все же погиб, другой потерялся.

– У тебя есть факты, подтверждающие связь случившегося с делом неизвестной похитительницы?

– Нет у меня фактов, – помрачнел Скоков.

– А что у тебя есть?

– Собственные мысли, – еще более помрачнел Скоков.

– Не может быть! – не поверил Врач. – Собственные?

Скоков обиделся. Но Врач уже забыл о нем.

– Ежов, – спросил он. – Ты упорно говоришь только о мальчиках. Что, среди похищенных действительно не оказалось ни одной девочки?

– Оказались, – кивнул Ежов. Было видно, это сильно ему мешает. – Два случая. И оба зимой. И оба счастливые.

– В каком смысле счастливые?

– Девочки были найдены буквально в считанные часы. Одна пропадала около трех часов, другую привела знакомая, встретив ее в квартале от дома.

– Как ты это объясняешь?

– Зима, – пожал плечами Ежов. – Детей водят гулять одетыми. Попробуй угадать, кто там под стандартным комбинезоном? Схватил, оттащил, а под комбинезоном девочка. Вполне возможно, обе девочки были уведены по ошибке.

– Это чем-нибудь подтверждается?

– Да хотя бы тем, что похитительница быстро распознавала ошибку. Первую девочку нашли уже через три часа недалеко от ее собственного дома, на вторую наткнулись в конце квартала. Обе девочки жаловалась, что тетя, с которой они гуляли, ушла от них, узнав, что их зовут не Олежками, а Олей и Светой.

Опять Олежек, машинально отметил Шурик.

И подумал: почти у каждой женщины есть какое-то любимое детское имя. Его соседка по коммуналке, вспомнил он, всех мальчишек называла Мишками.

– Леня, – сказал Роальд. – Слухи в большом городе – страшное дело. Два миллиона жителей толкуют о банде, отлавливающей их чад. Скоро бабы начнут бить милицию, поскольку больше бить некого. Ты понял, к чему я?

– Любохари, любуйцы, – Врач сверкнул очками. – За глаза красотки девы жизнью жертвует всяк смело, как за рай! – Видимо, ему не хотелось заканчивать теоретическую часть. – Наверное, хочешь знать состав банды?

– Еще бы!

Врач выдержал паузу:

– Никакой банды нет.

– Это мы понимаем. Но попробуй объяснить это потерпевшим. Речь, конечно, об одиночке. Что за странный маньяк?

Врач снова выдержал паузу. Скептические взгляды сыщиков его не смущали.

– Никакого маньяка нет.

– Кто же есть? – спросил Роальд уже с раздражением.

Врач ухмыльнулся. Он с торжеством поднял голову. Он был готов произнести истину.

– «Эта трубка не простая, а отнюдь клистирная!..»

– Сами подозреваем, – сухо заметил Роальд, пряча лицо в тени,

– Тогда к делу!

У Врача было воображение.

Он долго разъяснял, что такое слухи.

Слухи, разъяснил он, это те вести, слышать которые страшно до дрожи, но столь же приятно. Ужасные, жуткие, совершенно невозможные вещи. И чем они страшней, тем привлекательнее. А если слух густо обагрен кровью и начинен трупами, он становится вообще неотразим. В конце концов, именно жуткий слух дает возможность даже самому распоследнему неудачнику убедиться в том, что вот ему, бедняку-неудачнику Ивану Иванычу, лично живется пока что не хуже, а лучше, чем какому-то там счастливчику Петру Афанасьевичу, выигравшему в лотерею миллион долларов и двухнедельную поездку в Канаду. Слышали? Слышали? Этот Петр Афанасьевич купил «мерседес» и разбился в нем вместе с любовницей, причем два билета в Канаду уже лежали в его кармане.

– Насмерть, что ли, разбился? – недовольно удивился Ежов.

– Ну, скажем так, присоединился к молчаливому большинству, – разъяснил свою мысль Врач. – Не слабое поле для слухов. Нет выхода из бревен водяного плена!

– Ладно, слухи… – протянул Ежов. – Известное дело, один сболтнул, другой разнес. Это все правильно. Как нам преступницу накрыть?

Не спуская с Ежова влажных и темных глаз, Врач сказал:

– Я еще не закончил. До слухов особенно падки женщины. Чем противнее слух, тем больше он греет душу. Готов допустить, что сознание определенной категории женщин вообще находится на уровне слухов. Мир для таких женщин как бы заволочен туманом. Как пар над кастрюлей, в которой что-то кипит и варится. Таким женщинам важнее всего миф. Если подумать, так женщины даже и влюбляются в миф. Не в какого-то там конкретного мужчину, – выпятил он толстые губы, – а именно в миф, в иллюзию, в порождение собственных фантазий. Вот Ежову, например, кажется, что парень он хоть куда, что стоит ему только подмигнуть хитрым выцветшим глазом, как самые красивые женщины начнут срывать с себя платья, чтобы, значит, этот хитрый выцветший глаз Ежова порыскал по их божественным очертаниям. Ему, Ежову, кажется, что любая женщина готова влюбиться именно в него – в его сиплый, как у ежа, насквозь прокуренный голос, в его подпрыгивающую походку, в его восхитительно низкий лоб, в чудесные выпадающие волосы. Ему, Ежову, кажется, что все женщины подряд мечтают влюбиться в его плоские нездорового цвета скулы, ему кажется, что все женщины всего только курочки-рябы, а он один – здоровенный бойцовый петух со шпорами, с гребнем, с хвостом, расписанным в сотню радуг. Но на самом деле, Ежов, женщины влюбляются в свое представление о человеке.

– Оставь Ежова, – поморщился Роальд.

– Ладно, – согласился Врач.

Скоков негромко хихикнул.

– Как вы понимаете, я тоже просмотрел материалы, с которыми работал Ежов. Начну с необычного самочувствия детей. Подходит чужая тетя, спрашивает: шоколад любишь? сникерс слопаешь? как там, кстати, насчет бананов? Райское наслаждение! Тетя эта не бомж, не побирушка, она, наверное, достаточно привлекательна, у нее есть деньги. Короче, чужая тетя вызывает доверие. Ребенок ведь как думает? Если человек, предлагающий такое, не таскает тебя за волосы, не кричит – а вот я тебя ремешком! – не грозит немедленно отвести к родителям, значит, не стоит отказываться от интересного предложения. Налопавшись, всегда можно вернуться к маме. А до того, как вернуться, можно слопать еще и вон ту толстую шоколадку с орехами. Если добрая тетя не поскупилась на бананы и сникерс, разве она поскупится на шоколадку? Мама ведь где-то рядом, мама вечна, как мир, мама никуда не денется.

– Если ребенок не кретин, – моргнул убежденно Врач, – он примерно так и думает. И соответственно поступает. Заметьте, двадцать два случая и ни одного перепуганного ребенка! Даже те два малыша, что пребывали в гостях у доброй тети более суток, не плакали, не рыдали, не возмущались, что тетя их обидела.