Иван Сербин - Гилгул

«- О-ат… – Кто-то тронул его за плечо. – О-ат по-ыпаться. О-ат. По-хо. О-ат. По-хо. Лот открыл глаза и резко повернулся. Рядом с лежанкой на корточках сидел Исаак, тихий помешанный, живущий по соседству с глинобитной хижинкой его дочери. В тусклом свете масляного светильника сумасшедший казался оплывшей бесформенной грудой. В основном из-за лохмотьев, которые носил не снимая, сообщая всем, что тряпье, надетое на него, – его собственная кожа. Он и мылся в тряпье, старательно протирая почти истлевшую, вонючую одежду песком или куском жесткой губки. На руках и ногах толстяка образовались гниющие язвы, с которых клочьями свисали струпья отмершей плоти. Последние полгода безжалостное тление затронуло и лицо Исаака. Сгнившие губы, белые, сочащиеся гноем, беззубые десны и проваливающийся нос делали сумасшедшего не просто отталкивающим, а вызывающе безобразным. К тому же от толстяка нестерпимо воняло. Странно ли, что большинство адмийцев откровенно сторонились бывшего содомлянина. Лот принадлежал к меньшинству, которое жалело несчастного. Время от времени он приносил Исааку что-нибудь из фруктов, сваренную рыбу или размоченный в воде хлеб. Другого Исаак есть уже не мог. Как не мог и нормально разговаривать. В несчастном толстяке Лот видел будущее своей младшей дочери. Помешанной, как и большинство жителей Адмы. Исаак отвечал Лоту преданной, почти собачьей любовью. Он ждал каждого появления Лота на улицах Адмы, а завидев, наблюдал издалека с немым обожанием, улыбаясь сгнившими губами. Теперь гниющая груда плоти сидела рядом с лежанкой, напоминая огромную жабу.

– Что случилось, Исаак? – прошептал Лот, приподнимаясь на локте и вглядываясь в противоположный угол лачуги, где мирно спали жена и дочери. Он почувствовал тревогу. Никогда еще Исаак не позволял себе войти в чужой дом. Даже когда звали, он лишь смущенно улыбался и испуганно пятился, словно боялся, что за согласие его изобьют или, того хуже, казнят.

– О-ат и-ти И-акк. По-хо. «Лот идти с Исааком. Плохо». Лот более-менее научился понимать бессвязный язык сумасшедшего.

– Что плохо, Исаак? – спросил он, сбрасывая накидку и поднимаясь. Толстяк указал на задернутый пологом дверной проем и механически закачал головой, застонал, словно ему причинили страшную боль.

– По-о-хо, – протянул он. Вой получился утробным, поднимающимся из живота, страшным. Лот ощутил, как у него мороз прошел по коже. Он понял: случилось нечто ужасное, возможно, непоправимое. Однако сейчас ему приходилось думать о младшей дочери. Если бы она проснулась и увидела здесь сумасшедшего толстяка, то испугалась бы, подняла крик…

– Пойдем, Исаак, – прошептал Лот. – Пойдем. Исаак покажет Лоту, что его напугало. Исаак быстро затряс головой. Его лицо исказила жуткая гримаса, выражающая радость от того, что он, Исаак, оказался полезен Лоту, почти Богу. Ковыляя на коротких, невероятно толстых ногах и жутко покачиваясь из стороны в сторону, он поспешил к двери. Рослый Лот легко поспевал за ним. Они вышли на залитую лунным светом улицу. Порыв холодного ветра, пришедший с гор, коснулся его тела под тонкой милотью‹Милоть – вид верхней одежды на Древнем Востоке. Представляет собой матерчатый прямоугольник около трех метров длиной и двух шириной. Оборачивается вокруг тела, свободный конец же перебрасывается через плечо и пропускается под рукой, а на груди застегивается двумя пряжками. У бедных людей служила также ночным покрывалом.›, заставив поежиться.

– Ы-о, Ы-о, – запричитал Исаак, поторапливая спутника. Лот зашагал следом, прислушиваясь к звукам ночного города. Где-то неподалеку кто-то громко храпел. От ворот доносились глухие удары – возницы сгружали мешки с продовольствием. В окнах некоторых лачуг еще трепетали огни лампад, но в целом город освещался только низкой крупной луной. Лишь по городской стене медленно плыли редкие желто-красные пятна – факелы хасидейской стражи. «Не хватало еще, чтобы нас заметили разгуливающими по городу среди ночи, – подумал Лот. – Конечно, никто не скажет ничего дурного про него, содомлянина, но как знать, чем закончится прогулка для Исаака». Они быстро пересекли несколько улочек и свернули на широкую дорогу, ведущую к воротам, главной площади и хозяйственным постройкам. Площадь перед воротами была ярко освещена. Трое возниц складывали на землю мешки с зерном, составляли корзины с плодами. Фыркали буйволы. Исаак остановился и указал на ворота, замычал что-то невнятно.

– Что? – шепотом спросил Лот, отступив в тень и втянув за собой толстяка. – Исаак что-то видел? Исаак замотал головой и сделал жест, словно упал на бок.

– Кто-то упал? – уточнил Лот. Исаак снова кивнул и, горделиво приосанившись, растопырил ноги и отставил правую руку, как будто держал копье.

– Охранник? Возница? Сумасшедший снова вытянул руку в сторону ворот.

– Хранитель ворот? Исаак радостно закивал и, зазывающе махнув рукой, засеменил по боковой улочке куда-то в темноту. Лот широко пошел следом. Толстяк оглядывался, и в полумраке глаза его сверкали, словно куски серебра. За лачугами залаяла собака, но Лот не обратил на нее внимания. Он старался не потерять из вида Исаака. Несмотря на полноту и физическое уродство, тот двигался очень проворно, а лохмотья делали его практически неразличимым в темноте. Через несколько минут улочка закончилась. Дальше была широкая полоса совершенно открытого пространства, сточная канава и городская стена. Исаак остановился и приглашающе махнул рукой.

– Стоп! – окликнул его Лот, поднимая голову и глядя на приближающийся огонь факела, маячащий на самой верхушке стены. – Исааку и Лоту дальше нельзя. Исаак отрицательно потряс головой, на безобразном лице его отразилось жуткое выражение, в котором Лот не без труда угадал страдание.

– Нет, – горячо зашептал он толстяку. – Мы не пойдем туда. Для чего Исааку стена? Подниматься на стену нельзя. Плохо. Исаак понимает? Плохо. Исаак указал на стену и отрицательно замотал головой. Затем он протянул руку в полосу тени под самой стеной.

– А-ам, – гортанно выдохнул он. – А-ам по-хо.

– Там? Утвердительный кивок. Толстяк вдруг рванулся в полосу яркого лунного света и торопливо засеменил к стене.

– Стой, – яростно выдохнул Лот, но Исаак не слушал. Он бежал, пока идущий по верхушке стены стражник не заметил его. Лот побежал следом, стиснув зубы и моля Бога только об одном: чтобы стражник не вздумал повернуться. Сердце бухало в груди, но не от бега, а от волнения. Уже стоящий под стеной Исаак довольно оскалился и постучал себе в грудь. – Молодец, – раздраженно прошептал Лот. – Исаак быстрый. – Толстяк закивал утвердительно, чрезвычайно польщенный похвалой. – Но если Исаак еще раз не послушается, я отдам его стражникам! Исаак скорчил жуткую гримасу, означавшую осознание своей вины. Но уже мгновение спустя лицо его приняло прежнее спокойное выражение. Толстяк ткнул пальцем в темноту. Лот сделал несколько шагов в указанном направлении и… застыл. Он увидел то, о чем говорил сумасшедший. Это был труп, лежащий в сточной канаве. Причем труп не горожанина. Человек был одет в голубую милоть, а это означало, что он – с той стороны стены. Хасидей. Из счастливого мира. Лот осторожно подошел к убитому, опустился на корточки и перевернул тело. Убитый оказался совсем юным.