Александра Маринина - Все не так

Однажды он все-таки сказал мне:

– Я все равно не понимаю, за что меня наказали. Ведь я же правду сказал.

– Какую правду? Ну какую правду ты сказал?

– Что, пока Ваня был жив, всем было плохо. Всем было тяжело. И маме с папой, и бабушке, и нам. Я однажды слышал, как мама говорила бабушке, что она повеситься готова, что она больше этого не выдержит, что она не понимает, за что ее судьба так наказала, и что у нее нет сил больше терпеть эту муку. Всем стало легче, когда Ваня умер. Почему нельзя говорить такую правду? Почему за нее меня наказали?

Пришлось мне объяснять этому недоумку, что не всякую правду надо говорить вслух, потому что есть определенные правила, по которым люди живут, и правила эти нарушать нельзя. Думать ты можешь все, что угодно, а вслух говорить надо только то, что правильно. А правильно – это относиться к смерти как к большому горю, даже если от этой смерти для тебя наступают хорошие последствия.

– Но это лицемерие! Это двуличие! Так нельзя! – возмутился Вовка.

– Это не двуличие, а соблюдение правил.

Больше мы к этому никогда не возвращались. Повторяю, не могу сказать точно, какое действие на Вовку оказали наши профилактические меры, но на нас с Валькой они определенно повлияли: мы так старательно убеждали его в том, что он – дурак и сволочь, дабы отвести от себя удар, что сами в это поверили. И еще много лет относились к младшему брату соответственно. Безнравственный придурок, бессердечный эгоист, мерзавец, из которого не вырастет ничего хорошего.

И родители к нему так же относились. Они долго не могли простить Вовке сказанных в день смерти Вани слов (которых он на самом деле не говорил) и поминали ему тот эпизод при каждом удобном и неудобном случае. А для нас с Валькой все обошлось.

Теперь Володя – мамин любимчик, она нарадоваться на него не может и считает идеальным сыном, с которого мы все должны брать пример. Вот ведь как жизнь поворачивается… Или это гены так играют?

Про Елену я рассказывал следователю без личных подробностей, не хватало еще мне признаваться в своей дурацкой, так ничем и не окончившейся любви. Однако о подозрениях своих упомянул. Кто его знает, а вдруг это важно для расследования убийства?

– Значит, ты думаешь, что Тарасова – любовница Владимира Олеговича и ребенок у нее от него, – подытожила Галина Сергеевна. – Ну что ж, это я проверю. Но странно, что никто об этом ни словом не обмолвился, я ведь всех по нескольку раз допрашивала.

– Может, не знают, – предположил я. – Или не хотят, чтобы Муза Станиславовна узнала, берегут ее, она ведь очень слабенькая.

– Возможно, возможно, – Парфенюк покивала головой. – Я смотрю, жизнь-то у вас там богатая на события. Сколько мы с тобой разговариваем, уж пятый день, почитай, а дальше первых шести месяцев твоей работы не ушли.

– Это только вначале так было. Потом все слилось.

– Вот даже как? – Она приподняла брови. – А что так?

– Все стало привычным, и я уже ни на что внимания не обращал. И вообще, у меня депрессия была. Я только о своих травмах думал и о своей загубленной жизни. Очнулся только тогда, когда…

Я запнулся. Следователь посмотрела с любопытством.

– И когда же ты очнулся, друг мой сердечный?

…когда понял, что так пить больше нельзя. Я не напивался вусмерть, как в тот раз, когда мое состояние бросилось в глаза папане, я пил умеренно, но каждый день. Сначала в клубных компаниях, потом все чаще дома, в одиночку, потому что катастрофически не высыпался и старался пораньше лечь. Приезжал с работы, выпивал и ложился спать.

Все, что я делал на работе, я делал автоматически, ни во что не вдумываясь и действительно ни на что не обращая внимания. Если бы не поездки в стрелковый клуб по вторникам, четвергам и воскресеньям, я бы даже, наверное, не мог сказать, какой нынче день недели. Я ежедневно, как полагается, заполнял «талмуд» и чертил графики, но, если вы спросили бы меня, какие показатели я туда внес, я бы не ответил. Жил будто на автопилоте.

И в один прекрасный день, сидя в столовой за обедом, услышал, как Лариса Анатольевна говорит Дане:

– Ну, детка, давай, старайся. Тебе совсем чуть-чуть осталось. В июне приедет из Лондона Тарас, вот уж он удивится, когда увидит, какая ты стала!

Я перевел глаза на Дану, но ничего особенного не увидел. Все то же, что и вчера, и позавчера.

Тогда я посмотрел в окно и понял, что июнь уже совсем скоро. Боже мой, ведь только что был декабрь, и я шел вместе с Даной к Владимиру выяснять отношения, и был глубокий снег… Это последнее, что я отчетливо помнил. А сегодня что? Я точно знал, что среда, потому что вчера возил Дану стрелять и повезу завтра, но вот какой месяц?

Отставив тарелку, я крупной рысью направился в «тренажерку» и замер перед приколотыми к доске листами ватмана. Кривая нагрузок идет круто вверх, кривая показателей веса неумолимо ползет вниз. А кстати, когда это мы начали отмечать вес на графиках? Мы же этого с самого начала не делали… Видно, в какой-то момент я изменил решение, но вот в какой? Я этого не помнил. Дана сбросила двадцать один килограмм. Ни фига себе приколы! А я-то куда глядел? Схватив «талмуд», я перепроверил цифры, заодно поинтересовавшись и датами. Оказалось, что уже середина мая.

Допился, Фролов… Надо с этим завязывать. Мое столь длительное выпадение из жизни меня здорово напугало.

Во время вечерних занятий я присмотрелся к Дане и констатировал, что, несмотря на мое беспамятство, тренировки проходили нормально. Девочка не просто сбросила вес, она ощутимо подобралась, фигура приобрела некоторые очертания, еще весьма далекие от идеальных, но все-таки больше похожие именно на женскую фигуру, а не на бесформенную кучу жира.

– Как ваша нога? – неожиданно спросила Дана.

Я растерялся.

– Нормально. А в чем дело? Я что, жаловался, что нога болит?

Я совершенно этого не помнил.

– Нет, вы сказали, что, если она не разболится, мы сегодня будем танцевать танго под музыку. То есть вы со мной будете танцевать. Не разболелась? Я диск принесла с музыкой, как вы велели.

Неужели я такое сказал? И такое велел? Забавно. Но не врет же она, в самом-то деле. Наверное, действительно сказал. А коль сказал, выполняй. Тем паче я давно уже хожу без палки и совсем не хромаю.

– Ну, давай попробуем. Ставь диск. Будем исполнять смертельный номер.

– Почему смертельный? – Девочка мгновенно напряглась. – Думаете, я такая неловкая и вам все ноги оттопчу?

Тьфу ты, елки-палки, совсем у меня тормоза отказали, забыл, что с Даной базар надо все-таки фильтровать, а не лепить подряд все, что в голову приходит.

– Потому что это будет потрясающее зрелище и все, кто его увидит, просто умрут. Либо от восхищения, либо от зависти.