Эухенио Фуэнтес - В лесной глуши

Он огляделся: маленькая гостиная, незакрытая дверь в спальню, где виднеется незастеленная кровать, кухонный стол заставлен грязными тарелками и стаканами, там и тут на нем валяются остатки еды; края выщерблены – привычка открывать об угол пивные бутылки.

Грязь говорила о его неряшливости и о том, что он ни во что себя не ставит. Все здесь нуждалось в уборке. Квартира была маленькой, мебели – минимум, тем не менее для него это представлялось невыполнимой задачей. В первые месяцы после разрыва с женой он собирался поддерживать здесь хоть какой-то порядок, который помешал бы ему деградировать, как многие другие одинокие люди, которых он знал; минимальные усилия для наведения чистоты и гигиена смогли бы сохранять жилище если не в отличном, то по крайней мере в достойном виде. Но мало-помалу он начал опускать руки, пока не дошел до состояния, близкого к одичалости, и исправить это с каждым днем становилось все труднее. Иногда по ночам он просыпался и, лежа в темноте, вспоминал свою прежнюю жизнь, спокойное благополучие, свою семью – нормальную, как у других, – вполне сносную жену и двоих детей, которых он с каждым месяцем, проведенным вдали от них, любил все меньше, словно любовь тоже была привычкой, укрепляющейся, если ей уделять внимание, и засыхающей в разлуке. Все покатилось под откос, когда он познакомился с Глорией, и остальные женщины стали для него скучными и незначительными, будто существовали лишь для того, чтобы на них он мог тренироваться перед встречей с ней, чтобы на них оттачивать навыки общения. Но этих навыков все равно было недостаточно – он не смог удержать Глорию. После ее ухода другие девушки казались ему неуклюжими копиями. Проведя время с какой-нибудь проституткой, даже не слишком толстой и не очень грязной, да и вообще после любого случайного приключения, он испытывал неизменное желание спустить этих женщин с лестницы. После Глории на любую другую обнаженную женщину он смотрел как на пустое место. И скрыть такую одержимость было невозможно. Брак развалился в какие-то два месяца. А едва ли не через месяц после того, как он разошелся с женой, Глория начала его обманывать.

Он сел в замызганное, обсыпанное крошками кресло и взял газету, чтобы еще раз прочитать о ее смерти. Четыре дня назад, отдавая ключ охраннику в институте, он случайно увидел эту коротенькую заметку в раскрытой газете. Фотографий там не было, только имя и возраст жертвы, да еще упомянуто орудие убийства: пастушеский нож, которым нанесли удар в грудь, а потом смертельный – в шею, самая уязвимая из всех жизненно важных точек, ведь там сосредоточены главные артерии, а кости не защищают их от внешних воздействий.

По его телу снова пробежала дрожь, как в то утро: нож вонзался в его сердце, и тем не менее он чувствовал себя отомщенным.

Подгоняемый жаждой – во рту пересохло, желудок горел, – он направился к холодильнику и вытащил початую бутылку вина. Взглядом поискал чистую рюмку и, не найдя, сделал большой глоток прямо из горлышка; вино звонко забулькало, – казалось, вода падала на горячие камни. Он почувствовал, как винные пары поднялись прямо в голову, притупляя боль потери.

К нему уже так давно никто не приходил, что он испугался резкого звонка в дверь. В другое время он бы подумал, что это хулиганская выходка учеников, раскрывших его адрес, который он хранил в строжайшем секрете, боясь, как бы чего не случилось. Но теперь он знал, что к нему пришли из-за Глории, и снова почувствовал к ней ненависть: даже мертвая, она не оставляла его в покое. Он глотнул еще вина, потом шагнул к двери и отодвинул два засова. Перед ним стоял высокий человек, но отнюдь не угрожающего вида, совсем непохожий на полицейского.

– Мануэль Арменголь?

– Да, – ответил он и про себя выругался, потому что голос его прозвучал уж больно жалобно.

– Меня зовут Рикардо Купидо. Я расследую смерть Глории.

Учитель взглянул на руки визитера, ожидая увидеть что-нибудь угрожающее – жетон или удостоверение.

– Вы из полиции?

– Нет. Я частный детектив.

Купидо ждал вопроса о том, кто его нанял, но человек молча отошел в сторону, давая ему пройти, словно почувствовав облегчение оттого, что он не полицейский. Хозяин предложил сыщику кресло, с которого убрал открытую газету. Купидо мельком увидел заголовок, сообщавший о смерти Глории. Затем взглянул на беспорядок в комнате, незаправленную постель в спальне и открытую бутылку вина на столе, возле которой не было рюмки или стакана. По глазам и по голосу Арменголя он понял, что тот уже выпил. Детектив подождал, пока хозяин достанет из шкафа в гостиной два стакана и сядет перед ним, и спросил:

– Вы знаете, как она умерла?

– Да, прочел совершенно случайно два дня назад в газете, которую мне принесли с опозданием. Печальная неожиданность. Как дурной сон, – ответил Арменголь. У него были желтые, похожие на кукурузные зерна зубы, севший от вина, сигарет и профессиональной деятельности голос и странный, настороженный взгляд отшельника.

Он поднес стакан ко рту и снова выпил. Затем прикурил сигарету и с наслаждением затянулся. Он был из тех курильщиков, глядя на которых тоже очень хочется закурить.

– Кто вам рассказал обо мне?

– Лейтенант, ведущий дело. К вам еще не приходили из полиции?

– Приходили. В институт, где я работаю. По крайней мере, человек был тактичный, – уныло сказал он. – Я решил, на этом все и закончится.

– Все только начинается, – разуверил его Купидо.

Арменголь несколько секунд молча смотрел на сыщика сквозь медленно ползущий к потолку сигаретный дым, думая о том, как следует понимать эти слова. Затем с вызовом произнес:

– Для вас всех я прекрасный подозреваемый: я одинок, одержим ею, и у меня достаточно причин ее ненавидеть.

«Да, выпил он прилично, раз говорит такое», – подумал Купидо, глядя на остатки вина в бутылке.

– Как давно вы ее не видели?

– Давно, очень давно. С самого начала года, наверное, шесть или восемь месяцев. У меня оставались кое-какие ее вещи, я позвонил ей, хотел вернуть. Потом мы не виделись. Это она нарисовала – единственная ее вещь, которую я храню, – сказал он, показав портрет, на котором выглядел лет на десять моложе.

– Это ее работа? – переспросил Купидо.

– Да. Кажется, что я моложе на десять лет, – ответил Арменголь и добавил: – Теперь я уже совсем не тот.

Иногда Купидо задавался вопросом: что толкало некоторых из его клиентов откровенничать с ним – с чужаком, которого они едва знали, – безо всякой тени смущения, как перед священником; что заставляло их раскрывать ему душу, – будь они жертвами абсурдного мошенничества или адюльтера, – ведь о таких вещах часто не рассказывают даже самому лучшему другу. Купидо пришел к выводу, что это происходит оттого, что частный детектив безразличен к морали, а иногда и к законности порученных ему дел, он никогда не ведет себя ни как судья, ни как священник: не обвиняет и не принуждает к раскаянию. Сыщик лишь слушает, соглашается и, как проститутка, выполняет все требования клиента. Всегда, когда ему хорошо платят, конечно.