Лен Дейтон - Только когда я смеюсь

– И будет прав, мистер Хаммет, – согласился Солейман.

Я угрюмо кивнул.

– Дело не только в моей жене, – продолжал я. – И у Лиз есть муж. Страшный парень. Настоящий негодяй, хотя я, наверное, не имею права так говорить. Громила совершенно неукротимого нрава.

Солейман вдруг заметил арабскую газету, торчащую у меня из кармана.

– Вы читаете по-арабски? – спросил он.

– Нет. Это для сына. Просто как сувенир.

Солейман кивнул, и мы оба молчали несколько минут. Было очень важно, чтобы Солейман увидел во мне респектабельного и сентиментального человека, от которого не может исходить никакой опасности. Он еще не прекратил сочувственно вздыхать, когда я отважился:

– Послушайте, Солейман, вы можете спасти меня, старина. Может, вы позволите мне воспользоваться вашим кабинетом здесь, в банке, на каких-то полчаса завтра? – Я говорил так быстро, что Солейман не успел ответить на мое предложение. – В конце концов, моя фирма собирается впредь довольно часто пользоваться услугами вашего банка, и, если мой партнер приедет сюда и увидит своими глазами, как хорошо у вас идут дела, он тоже убедится в разумности такого решения. Мы будем рады, если вы сможете присутствовать на нашей встрече. Вы сможете оказать нам такую честь?

– Наверное, – сдался Солейман.

Господи, здесь-то я и могу погореть! Я почувствовал, что краснею, и поспешил добавить:

– Совет банкира всегда кстати.

Солейман решил покориться неизбежному. Он развел руками, как человек, играющий на концертино. Это был жест арабского гостеприимства. Я изобразил на лице воодушевление, обхватил его плечи и коротко, но сильно обнял. На лице мистера Солеймана загорелось отражение моей собственной радости. Он улыбнулся. Значит, завтра я могу воспользоваться кабинетом мистера Солеймана. Может, он будет присутствовать при встрече. Если меня это обрадует, а это должно меня обрадовать, со мной будут обращаться как с лордом. За обедом, состоявшемся в тот же день, мы укрепили англо-арабские связи. Мишень, три секунды, бах.

Утро среды было настоящим кошмаром. Рейс, которым Спенсер летел в Бейрут, оказался первой неприятностью. Я позвонил в аэропорт в восемь утра, и мне ответили, что в Афинах была задержка. Самолет опоздает минимум на час. Я знал, чем это могло грозить. Я не стал пить кофе с Кимоном, а разбудил Боба, затем пошел в номер к Лиз, сообщил им о положении дел и предложил находиться в состоянии боевой готовности, как если бы никакой задержки рейса не произошло, и не расслабляться. Боб и Лиз согласились. Я сказал Бобу, что свяжусь с ним по рации через несколько минут после того, как возьму «лендровер». Затем я направился к механикам гаража, чтобы окончательно рассчитаться с ними. Проверил все документы. Свидетельства о налогах, страховка – все это необходимо, чтобы проехать на машине из Ливана в Сирию. Я выехал из гаража и включил рацию.

– Леденец вызывает Булочку, – сказал я.

Боб откликнулся мгновенно:

– Валяйте, Леденец. Слышу вас ясно и четко с балкона отеля. Плачу по счету и выношу багаж. Как слышно? Булочка. Конец связи.

– Булочке от Леденца. Слышимость на пятом уровне. Прием. Увидимся через несколько минут. Леденец. Конец связи.

– Леденцу от Булочки. Понятно. Спускаемся. Конец связи.

Рация работала превосходно.

Мы погрузили чемоданы в «Ленд-Ровер». Это была модель с длинной базой, так что места у нас оказалось предостаточно. Я сказал:

– Я вызову вас через час и сообщу, когда мы встретимся возле банка.

– Да. Вы уже говорили это сто раз, – ответил Боб.

– Ладно. Пожелайте мне удачи.

– Удачи тебе, Сайлас, – улыбнулась Лиз, высунулась из машины и поцеловала меня, как давно уже не целовала.

Боб вальяжно махнул рукой и выжал сцепление.

– Увидимся примерно в полдень.

«Лендровер» скачком рванулся вперед под тревожный перезвон трамвая, в который чуть не врезался на повороте. Я посмотрел ему вслед и вдруг ощутил ужасное одиночество. Теперь у меня остался только Спенсер, и для этого мне потребуется все мое мастерство. Я вернулся к себе в номер и налил рюмочку виски. Когда я вызвал Боба по рации, они уже находились на Рандеву Один, приблизительно в миле от берега, где и должны были ждать до того, как отправиться к банку навстречу мне.

Когда я снова позвонил в аэропорт, мне сообщили, что рейс из Лондона как раз прибывает. Из окна я видел, как огромный самолет «Олимпик Эрвейз» снижался над морем. Я пошел в ванную. Со дня моего прибытия в Бейрут мне постоянно приходилось подкрашивать кожу – задача непростая. Я не собирался делать из себя араба в стиле кинокомпании «Брукс Бразерс», для этого я уже слишком стар, а был простым арабом, вышедшим из английской средней школы. Я посмотрелся в зеркало, подправил грим, потренировал мускулы. Мне предстояла невероятная игра, и Боб, несомненно, знал, на что обрекал меня. Я был одновременно Лонгботтомом и Хамидом и обвел этого противного сопляка Спенсера вокруг пальца своим актерским талантом. Теперь мне предстояло появиться перед ним в европейском костюме, и при этом быть не Лонгботтомом, а Хамидом. И в то же время, дорогие мои друзья, не забывайте, что для Солеймана я должен был оставаться англичанином Хамметом. Боже, эта задача, могла бы поставить в тупик самого Ирвинга или Гиннеса! Но я справлюсь, у меня есть необходимый опыт и уверенность.

Лонгботтом – нерасторопный, нерешительный сутулый клерк, горожанин, человек, раздавленный жизнью, и недоумевающий, почему это произошло. Хамид же, напротив, обходительный, родовитый бизнесмен, высокий, надменный, с изысканными манерами. Его кожа была смугловатой, на пальцах и запястьях – дорогие украшения. Усы он носил точь-в-точь такие же, как мистер Арчибальд Хаммет. Мой костюм был из легкой кремовой ткани, на голове – новая соломенная шляпа. Солнечные очки в золотой оправе выглядели немного старомодными, но зато в кармане лежала арабская газета. Туда же я сунул четки. Это тоже должно подействовать на воображение Спенсера, но их не должен заметить Солейман. Я посмотрелся в заляпанное зеркало в ванной.

– Могу провести вас через минные поля, генерал Роммель, – сказал я своему отражению. – Мои люди ориентируются по звездам и знают пустыню, как вы знаете улицы и переулки своего любимого Берлина. – Я кивнул. – Ничего, генерал. Мы оба люди чести. Мы оба знаем одиночество властителя. – Я улыбнулся и сорвал темные очки. – Бог милостивый, да это вы, полковник Лоренс, – удивился я. – Вас недаром зовут белым призраком пустыни. – Я посмотрел на часы. Пора отправляться в банк.

– Мистер Хаммет, все в порядке? – спросил Солейман, едва я переступил порог.

Я дал ему понять, что сегодня уже вполне владею собой.

– Я полон сил и готовности, мистер Солейман, – доложил я. – Вчера вечером говорил с Лондоном. Премия директорам в этом году ожидается около двух с половиной тысяч фунтов. Неплохой выдался годик.