Елена Арсеньева - Венецианская блудница

От брезгливости Лючия даже передернулась. Князю – спать с крепостной, с мужичкой?! Она уже достаточно пробыла в России, чтобы усвоить взгляд на крестьян как на существ низшей расы, однако – слишком мало, чтобы понять, как невелика разница, порою отделяющая господина от его рабов, чьи жизни в уединенных имениях взаимно зависят друг от друга и близко сплетены. Поэтому вся история, рассказанная Шишмаревым, казалась ей сущей дичью. Тетушка Наяда, разумеется, тоже симпатий не вызывала, но ее побуждения были хотя бы понятны! В случае с Улькиным ребенком закон явно был бы на ее стороне, а князь Андрей поступил с дамою как истинный медведь.

Что это там рассказывал о нем Шишмарев? Некоторые особы вроде бы находят князя неотразимым? Можно представить их понятие о неотразимости! Небось полусонный увалень больше шести футов ростом, вдобавок поперек себя шире, грубый, громогласный, унизанный драгоценностями, пахнущий потом, с лицом словно из дерева вытесанным…

И Шишмарев осмелился предложить ей, Лючии Фессалоне, княжне Казариновой, утонченной и нежной, как бархатный лепесток испанской розы, броситься в объятия этого чудища, который валялся в навозе с крепостными девками?! Лючия, привстав, в сердцах взбила кулаками подушку, жалея, что это не Шишмарев и не Извольский одновременно; перевернула ее, рухнула на прохладную сторону, в ярости от того, что утро близко, а сон далек… и вдруг глаза ее закрылись сами собой, и она словно провалилась в пуховую, мягкую бездну, успев еще изумиться, что ей все-таки удалось уснуть.

Она проснулась оттого, что кто-то довольно сильно сжал ей руку. Лючия давно уже отвыкла томно потягиваться, предаваясь утренней неге: просыпалась мгновенно, как солдат, готовый еще с закрытыми глазами схватиться с противником. И ей был понятен промельк удивления на лице Шишмарева (а разбудил Лючию именно он), встретившего не затуманенный, а острый, бессонный взгляд. Но, глядя на нее так же остро, Шишмарев выпалил:

– Княжна уже здесь!

Итак, он не оставил своего несусветного замысла, хотя их затянувшийся разговор так ничем и не кончился…

Лючия за спиной подоткнула подушку повыше и села, откинув со лба волосы (она всегда спала без чепца, справедливо полагая, что у нее еще будет время наспаться в нем досыта, когда сделается почтенной матроною). Ей хотелось выпалить сразу, что она не намерена участвовать в интриге, а потом, отделавшись от Шишмарева, как-нибудь встретиться с княжной и предупредить о готовящемся покушении. И все-таки что-то ее останавливало, мешало бросить бесповоротное «нет», добавив все, что она думает о Шишмареве…

А ему, конечно, нельзя было отказать в проницательности! Резко выставив ладонь, словно останавливая Лючию, он проговорил:

– Погодите, сударыня! Вижу, отказ ваш уже созрел и вот-вот сорвется с языка, будто переспелое яблоко с ветки. Но… погодите. Еще несколько слов.

Он подошел к окну и взглянул на сияющий полдень:

– Эка погода разгулялась! Солнышко так и ломит жаром! Нет, воля ваша, а не согласен я с теми, кто говорит, будто луна в Италии лучше, чем солнце в России!

Сердце Лючии пропустило удар, и кончики пальцев у нее мгновенно похолодели. Впрочем, со свойственной ей самоуверенностью она почти сразу внушила себе, что это – не более, чем пустая фраза, и сумела сказать вполне безразлично:

– Да? Не знаю, мне трудно судить, потому что…

– А мне показалось, синьора, что вы вполне можете судить, – резко повернулся к ней Шишмарев.

– Вот уж не знаю, с чего вы взяли! – передернула она плечами, призвав на помощь все свое умение блефовать. – Ей-богу, я в жизни своей не была…

– Не спешите согрешить лживой божбою, – наставительно перебил Шишмарев.

Теперь хорошо бы возмутиться, да посильнее! Это Лючия умела делать отменно:

– Да что вы себе позволяете, сударь?! Бесцеремонно врываетесь в комнату к даме и обвиняете ее во лжи…

– Да что вы! – снова, как нанятый, перебил ее Шишмарев. – Это вовсе не я!

– Не вы?! – театрально изумилась Лючия. – То есть ваш облик принял кто-то другой и ворвался ко мне?

– Да нет же, ворвался я, – пояснил Шишмарев так терпеливо, словно говорил с умственно скорбной. – А вот во лжи обвиняю не я.

– Кто же? – всерьез удивилась Лючия. – Господь бог?

– Ну, с господом или даже одним из его ангелов сей господин схож весьма слабо, а вот на диаволова подручного зело смахивает. Знаете, ведь ко всякому крупному врагу рода человеческого приставлены другие – так, на мелкие послуги. Все они пронырливы, умом востры, догадливы, а под деланной вертлявостью таят наблюдательность и сметливость. Один такой, вообразите, заявился здесь чуть рассвело. Человек отважный: пустился ночью из Москвы! Я как раз завтракал – на его счастье, ибо он хоть и говорит на трех языках, но, по его собственному признанию, я – чуть ли не первый, кто мог связать хотя бы три слова по-французски.

– И как же вы изъяснялись? – спросила Лючия лишь для того, чтобы хоть что-нибудь спросить, чтобы не сидеть замерев от страха, хотя, казалось бы, чего бояться? Мало ли чужеземцев путешествует по России, какая ей может быть в том угроза?

– При нем был толмач-полячишка. Сверху шелк, а в брюхе щелк. Однако по-италийски чешет, как бес.

– У вас куда ни ткни, сударь, сплошные бесы! – сухо усмехнулась Лючия.

– Да видели бы вы сего итальянца, сами сочли бы его мелким исчадием. А голос один чего стоит! Ничего гнусавее в жизни моей не слыхивал. Просто-таки взрезает уши!

Сердце Лючии снова засбоило. Да нет, быть не может… Не может быть!

– И вот, вообразите, этот синьор Чезаре… Ох, сударыня, что с вами?! – всполошенно подскочил Шишмарев, не в шутку испугавшись мертвенной бледности, вдруг покрывшей лицо его собеседницы, словно у нее в один миг выпустили всю кровь.

– Ни-че-го, – едва выдавила по слогам Лючия, вонзая в ладони ногти, чтобы придти в себя. – Итак, что вам сказал Чезаре?

Шишмарев поглядел на нее и задумчиво прижмурил один глаз.

– Ну, он сказал… он сказал, что ищет особу, которая выдает себя за княжну Казаринофф… и в точности описал ту даму, которую вы увидите, ежели соблаговолите посмотреть в зеркало. Ума не приложу, зачем сия особа ему понадобилась?

«Затем, что меня отдал ему Лоренцо! – едва не воскликнула Лючия, словно наяву слыша ледяной голос убийцы своего отца. – Но как, как они могли узнать?! – И тут ее словно обожгло: – Письмо! Я уронила письмо, когда бежала вслед за Маттео из тайного кабинета! Нет, он уже больше не тайный. Однако секретный ящик в стене Маттео, кажется, запер. О Мадонна, пусть это будет так, пусть Лоренцо бесплодно ищет бумаги, ради которых убил Фессалоне, пусть терзается напрасно пролитой кровью! – Но вдруг новая догадка заставила ее задрожать, как в лихорадке: – Да ведь Чезаре потому преследует меня, что его хозяин не сомневается: письма я увезла с собой! И он будет гоняться за мной до тех пор, пока не прикончит так же, как отца. Нет, – тут же поняла Лючия, – письма для него важнее моей жизни. Он или начнет пытать меня, или попытается увезти назад, в Италию. Ну, это, конечно, будет затруднительно, хотя… всякие существуют зелья! Иные превращают человека против его воли в покорного раба! Уж если научились безнаказанно отделываться от своих врагов, если aqua Tofana и aquetta de Perugia [26]водились про запас у всех, то что говорить о каком-нибудь гашише! Да венецианец без этого одурманивающего зелья – как немец без табакерки! О, porca mizeria, черт возьми, что же мне делать?! Бежать, надо скорее бежать!.. А что, если меня выдали Шишмарев или Фотинья?!»