Елена Арсеньева - Венецианская блудница

Время шло – Лючии казалось, вся ночь истекла, и день, и этот год, – а чуда не произошло. Впрочем, нет, год никак не мог пройти: столько им не выдержать. Умрут дня через три от голода и жажды, если прежде просто не задохнутся… Лючия изо всех сил вонзила ногти в ладони, чтобы не закричать – бессмысленно, отчаянно! – ибо сейчас самым страшным было для нее умереть рядом с этими двумя людьми, которых она ненавидела больше всех на свете. Даже Шишмарев казался ей невинным младенцем по сравнению с ними. Он был подлец, но какой-то свой, «родной» подлец. Русский, тоже русский, как она, вот в чем дело. А эти – чужеземцы. Чужие!

Сейчас она готова была бы принять самую мучительную и страшную казнь, только бы на ее охладелый лоб легла рука Андрея. Но смерть ее и без того будет страшна и мучительна, так что поменяться ей с судьбой нечем. Нечем… не на что ей купить последнюю встречу с Андреем и отмщение Лоренцо. И спасение Александры! Она ведь тоже заперта и обречена на гибель, если в ближайшие дни Лоренцо или Чезаре не хватятся ее и не начнут искать. Но им и в голову не придет, где она! Вдобавок, судя по рассказам Маттео и Фессалоне, проклятый Анджольери обращался со своей пленницей отвратительно, мерзко, выставляя ее на публичный позор. Она даже сбежала от него как-то раз, но он настиг ее и жестоко изнасиловал прямо в гондоле, о чем ходили потрясающие слухи среди баркайоли. Cкорее всего Анджольери и его пособник просто-напросто забудут все на радостях и уедут в Рим, не больно-то заботясь даже о судьбе исчезнувшей «Лючии». И что заботиться? Тот, кто запер тайник Фессалоне, слышал ее голос и уверен, что она и есть Лючия, обманом выкравшая ключ и спасшая приемного отца. То есть она, конечно, и впрямь Лючия, но их противник думает, что Лючия – это Александра, а она – она тогда кто?

Ох, Santa Madonna, Porca Madonna, как все запутано, как безнадежно все перепутано! И долго еще после того, когда перестанет биться ее сердце, будет длиться эта роковая путаница, затеянная треклятым Бартоломео Фессалоне в одну темную венецианскую ночь почти девятнадцать лет тому назад.

А он, дьявол, дьявол, содеявший все это, еще находит в себе силы смеяться!

– Однако сейчас, кажется, самое время высказывать свои последние желания, – хохотнул Фессалоне. – Любопытно знать, о чем кто из нас мечтает в этот роковой миг своей жизни? Вот ты, Маттео, чего хотел бы сейчас больше всего на свете?

– Я, синьор, – охотно начал старый плут, – сейчас больше всего на свете хотел бы оказаться в кабачке, что у северных ворот Эрберии, сидеть там за столом, и чтоб вокруг меня стояли фьяски, фьяски, фьяски [56]с бесподобным фалернским или игривым фриульским. Вот мое последнее желание!

«Скоро твоим последним желанием будет глоток самой грязной и тухлой воды», – злорадно подумала Лючия, но это оживление не долго длилось: ведь и ее предсмертное желание будет столь же низменным. И все же она не сомневалась, что до последнего дыхания будет желать того, в чем сейчас призналась вслух, ответив на вопрос Фессалоне:

– Более всего на свете я хочу уничтожить Лоренцо, спасти сестру, а потом вернуться с нею в Россию, чтобы увидеть Андрея. После этого я готова умереть.

Фессалоне тихо свистнул.

– В одном наши желания, бесспорно, совпадают. Анджольери должен умереть. Я не раз пытался добраться до него. Однажды был совсем рядом, мог нанести удар, но смерть должна была выглядеть естественной. Я передал ему отравленное письмо… Не пойму, какая сила спасла его тогда! А больше мне не представилось удобного способа. Теперь же убить его было бы достаточно просто. Та, другая девочка все еще сидит взаперти, и если бы ты появилась в палаццо Анджольери, тебя непременно приняли бы за нее. То есть за себя. Ну, за ту, кого привезли из России! У меня есть некое снадобье… – Фессалоне сунул руку в тайник и извлек округлый флакончик: выпуклые бока отливали тусклым золотистым свечением. – Ты пришла бы в палаццо Анджольери, вылила бы это в серебряный чеканный кувшин, из которого только и пьет Лоренцо по какому-то там обычаю своего рода (гостям наливают из других сосудов; пить из этого – привилегия Байярдо!), и дело было бы через пять минут слажено. Ну а потом… потом пути наши разойдутся. Ты отправишься в страну медведей и снегов вместе со своей крикливой близняшкой, а я уйду на покой, куплю себе виллу где-нибудь на юге, может быть, в Неаполе – там куда теплее, чем здесь! И засяду писать мемуары. Вот о чем я всегда мечтал: не заботиться о деньгах, всего себя посвятить творчеству.

– Ну а деньги-то откуда взялись бы? – зло спросила Лючия. – Или это тоже несбыточная мечта?

– Ну почему такая уж несбыточная? – с обидой в голосе произнес Фессалоне. – За те годы, пока бумаги Байярдо были в моих руках, я сумел заставить старика Гвидо передать на сохранение третьему лицу – некоей банкирской конторе в Неаполе – изрядную, очень изрядную сумму. Пока она лежит себе, на нее начисляются проценты. Но, по моей же указке, в завещании князя Байярдо появился один хитрый пункт. В случае его смерти и смерти Лоренцо эти деньги должны быть переданы человеку, который предъявит письма о Фьоре Байярдо. То есть мне.

– Ну, это тоже сказки! – пренебрежительно фыркнула Лючия. – Писем-то у тебя нет! Они у Лоренцо!

– А синьор Лоренцо Анджольери, то бишь, Байярдо, покуда жив, – поддакнул Маттео.

– И ты, Брут! – усмехнулся Бартоломео Фессалоне. – Оба вы – Фомы неверующие! Обрушились тут на меня, а главное-то позабыли!

– Что же? – спросили хором Лючия и Маттео – и испуганно отмахнулись от Бартоломео, ибо им на миг почудилось, будто изо рта его вырвалась не речь или смех, а какой-то страшный, раздирающий уши скрежет.

Но в следующее мгновение они поняли свою ошибку: скрежетала одна из каменных плит стены, тяжело и неохотно сдвигаясь со своего места, становясь на ребро и отверзая темную глубь, в которой мерцала вода. Легкая рябь бежала по волне, и в ней дробился, дрожал свет полной луны, одевшей Венецию призрачным серебристым покрывалом. Скрежетала эта благословенная плита, а Фессалоне хохотал:

– Вы забыли, что последнее желание приговоренных к смерти должно быть исполнено! Да будет благословен строитель, снабдивший этот подвал тайными выходами в потолке, стене и даже в полу. Ну, сквозь пол мы провалимся как-нибудь в другой раз, а пока пройдем сквозь стену. Надеюсь, ты умеешь плавать, дитя мое?

Лючия зачарованно кивнула, вряд ли слыша, что он говорит. Она была так потрясена, что словно бы в столбняк впала. Мелькнула одна мысль: «Я снова увижу Андрея!» – и растворилась в блаженной пустоте, воцарившейся в ее голове. Она неотрывно глядела на колокольню Святого Марка, вздымавшуюся к черному небу, словно серебряный перст. Чудилось, это указующий перст Рока, и если следовать ему, откроешь путь к счастью!