Юлий Файбышенко - Осада

Степан, перекрестясь на угол, где неслышно таился закутанный в бурку, почти невидный в темноте третий, прошел и сел на лавку рядом с дьяконом.

- Скамью-то поднеси, малый! - приказал Князев. - А ты, Василь Петров, ты с им насупротив садись. Разговор у нас к вам.

Клешков подтащил к столу и поставил лавку, на которой спал. Степан и он сели против хозяев.

- Дормидоша, займись! - прогундосил Князев. Дьякон грузно вылез из-за стола и ушел куда-то за спины Клешкова и Степана. - Так вот, соколики, страннички вы милые, - запел старик, шмыгая носом и посмеиваясь, словно радуясь чему-то, - вот решили мы тут, значит, полюбопытствовать, кто ж вы такие будете. И узнали кой-чего... Оружие-то есть?

- Есть, - сказал Степан и вынул из кармана браунинг.

- А у тебя? - старик цепко посматривал на Клешкова.

Санька поглядел на Степана.

- Покажь, - сказал Степан.

Санька вынул и положил на стол свой наган.

- Дайкося, - врастяжку сказал старик и потянул к себе за стволы оба пистолета.

- Дормидоша, - ласково сказал он, - займись.

Клешков почувствовал, что он взмывает из-за стола, что неведомая страшная сила поднимает его все выше и выше. Он вскрикнул. Дормидонт отпустил его ворот, и он упал на корточки.

- Василь Петров, - сказал старикашка, прищуривая глаза, - а ну дуплет к штофу?

- Икра паюсная да сельдь.

- Красно говоришь. Какую материю купец любит?

- Кастор, драп, а женский пол - для праздника крепдешин или крепсатен, панбархат, шелк, атлас. Для буден гипюр...

- Стой-стой, - со сверкающими глазами кричал Князев, - бостон в какую цену клал?

- Аршин - по десять, а то и по пятнадцать брал, - хитро, но с достоинством и не медля ни секунды отвечал Степан, - для визиток сукно первого сорта до двадцати за штуку материи догонял.

- Хват! - восторженно закричал Князев, стукнув рукой по столу. Первеющий ты, брат Василь Петров, первеющий ты человек в торговле! - Он посидел, пошевелил губами, обернулся к безмолвной фигуре в углу и вдруг скосил глаза на Саньку.

- Доверяю я тебе, Василь Петров, - он снова хихикнул, - а вот малого-то свово ты, брат, видать, плохо знал.

- Знал, - сказал веско Степан, - не боись, купец, и тут мой товар без накладу.

- Оно без накладу-то - факт, ан переоценил ты его! Скажи-ка, Саня, старичок весело блеснул глазом на Клешкова, - ты к хозяину-то свому сам приблудился, ай как оно вышло?

- Освободил он меня, - сказал Клешков. Его вдруг залихорадило от веселья в маленьких глазках Князева, от молчаливого присутствия человека в бурке, от длиннопалой руки с длинным ногтем на мизинце, которой тот придерживал полу, от тяжелой близости дьякона за его спиной. - Шлепнуть меня хотели, - пояснил он, чувствуя, как пересохло горло, и облизывая губы, - ну, и тут Василь Петрович... Я ему, как родному отцу...

- Ан и врешь, парнишка, - вскочил и подбежал, обогнув стол, вплотную к Саньке старик, - врешь все, милой! Комиссары тебя подослали, комиссары красненькие! Большевички-коммунисты!

Санька дернулся, но сзади на плечо упала чугунная рука, и голос дьякона предупредил:

- Стой смиренно!

- Какие комиссары! - воскликнул Санька, озлобляясь. Он сам понимал, что его сейчас может выручить только злоба. - Я этих комиссаров своими бы руками! Они меня под трибунал подвели.

- Занапрасно, Аристарх Григорьев, мальчонку теребишь, - сказал со своего места Степан, - ни в чем он не виновный. Что служить к большевикам пошел - за то я его хулю, да все по молодости, жрать-то надо! А малый он вполне нам сочувственный. Я его мысли наскрозь вижу.

- Наскрозь? - отскочив от Клешкова, сощурился Князев, - ой ли, Василь Петров, а про комсомол его знал, а?

- Так что - комсомол! - сказал Клешков. - Это я сам могу сказать.

- Говори! - поощрил Князев.

- Я в восемнадцатом году на электростанции работал...

- Рабочий! - уличающе поднял палец Князев.

- Да какой он рабочий, когда торговые все в роду, - перебил Степан, он же мой двоюродный племяш! Рабочий! Времена-то какие были! Тут хоть кто рабочим станет!

- Значит, комсомол? - спросил Князев, торжествующе усмехаясь. - Так, толкуй, кайся.

- Немцы в Харькове были, - пояснил Клешков, - а там ребята против них поднялись. Я и пристал к ним.

- Та-ак, - протянул Князев, - пристал, говоришь? А отстал ли?

- А на кой они мне, - сказал Клешков, - думаешь, дядя Аристарх, приятно было? Я и при обысках бывал. Все больших людей, солидных, обыскивали. Доведись так-то отцу бы не разориться да не помереть, и его б туда же, в чеку...

- Спас Харитошу господь, убрал его с грешной землицы, чтоб не лицезреть погибель нашу, - горестно вздохнул Степан.

Клешков похолодел. Если они сунутся в какие-нибудь его документы, то там черным по белому: Александр Савельевич... А Степан про отца Харитоша!

Но Князев вдруг нахмурился, отошел и сел на свое место. Туда же после его знака прошел и дьякон.

- Ладно, - сказал Князев, - на том и порешим. Есть у нас к вам дело, да только дюже оно деликатное. Потому так договоримся. Один делать его будет, другой у нас останется - на всякий случай. Согласны, голуби? Но скоро сказка сказывается, а дело-то, оно совсем нескорое.

Всю ночь шел дождь. Утром дорогу развезло так, что пройти было трудно. Гуляев направился к исполкому, где хотел отыскать Бубнича.

Длинные захламленные коридоры были пусты и темны. На втором этаже у предисполкома Куценко шло заседание. За машинкой мучился вооруженный боец, утирая пот со лба и через час по чайной ложке отстукивая буквы. На стареньком диване, ладонями обхватив колени, сидела девчонка в кожанке и платке. Крепкие ноги ее в кирзовых сапогах непрерывно двигались, то поджимаясь, то притоптывая. Это была Верка Костышева - комсомольский секретарь маслозавода.

- Здорово, Вер, - подсел к ней Гуляев, - не знаешь, Бубнич здесь?

- Все здесь, - не глядя на него, ответила Костышева. Она не любила Гуляева, и необъяснимая эта нелюбовь странным образом привлекала его к ней.

- Я у тебя хотел вот что спросить, - сказал он, разматывая шарф и растирая уши, - ты не помнишь, когда вы с Куценко осматривали склад потребкооперации, там посторонних не было?

Бубнич просил его на время оставить дело об ограблении складов потребкооперации и заниматься только поджогом полуэктовских лабазов. Но сейчас было время, а Костышеву он в милицию не вызывал, зная, как ее самолюбие будет задето допросом, поэтому он и воспользовался случаем расспросить ее между делом.

- Я бы всех этих ворюг в уездном торге вывела за Капустников овраг и в расход! - Верка зло сузила глаза. - Сволочи, сами небось и склад ограбили, и сторожа угробили.

- Ворюги-то они ворюги, да как это доказать?

- Это таким тетеревам, как наша милиция, надо доказывать. А мне и так все ясно. Захожу раз к Ваньке Панфилову. Вся семья с чаем сахар трескает. "Откуда, - говорю, - сахар?"