Анна Малышева - Тело в шляпе

Но, даже находясь в изгнании, то есть в квартире у своих родителей, Синявский вел себя как полноправный хозяин меня. Я, например, должна была оказываться дома вовремя, что он в обязательном порядке проверял по телефону; на выходные, когда его родители уезжали на дачу, я должна была переселяться к нему. Каникулы, а впоследствии отпуск, мы тоже должны были проводить вместе. Кроме того, после окончания университета он взял себе в привычку раза три в неделю навещать меня в редакции, чтобы проверить, "все ли в порядке".

С точки зрения сестры Даши, подобные визиты были не чем иным, как унизительной травлей, а сам Синявский — "мерзким филером". Разумеется, сообщение о том, что больше никто не будет меня так унижать, Даша всячески приветствовала.

— Молодец!.- вопила она. — Давно бы так! Вечно ты козлов разводишь. Где ты их берешь только?

— Они сами берутся.

— Почему одни только козлы, вот что непонятно.

Упрек совершенно незаслуженный, потому что Валера Синявский был первым и на сегодняшний день последним моим увлечением, так что образ многочисленных козлов был взят Дашей, вероятно, из ее собственной личной жизни.

— Козел с возу, кобыле легче, — вопила она. — Зачем только прятаться? Надо сказать внятно:

"Отвали" — и ходить с гордо поднятой головой. — Я не сомневалась, что в этот момент Дашка вытянула шею и задрала подбородок, показывая мне, как именно выглядит гордо поднятая голова, нисколько не смущаясь тем, что по телефону я ее плохо вижу. — Ты что, всегда от всех своих козлов так прятаться будешь?

Заметьте, Даша была оптимистом и даже мысли не допускала, что в моей жизни когда-нибудь может появиться нормальный мужчина, то есть не козел. Она верила, что я обречена.

— И надолго ты в подполье?

— Месяц-полтора, как пойдет, — уклончиво ответила я.

— Что значит как пойдет? Ты хочешь сказать, что тебе может понравиться быть в бегах?

— До тех пор, пока Синявский не успокоится.

— А если он долго не успокоится? — укрыться от Дашкиного гнева пока не удавалось никому.

— Тогда и будем решать.

— Ну, смотри, хотя глупость это все страшная. Даша всегда твердо знала, что хорошо и что плохо, что правильно, а что — нет. Она воспитывала меня, воспитывала маму, воспитывала своего отца — второго мужа нашей мамы, хотя уж он-то совершенно этого не заслуживал. Мне всегда казалось, что Игорь (так его звала я, поскольку мне он отцом не приходился, а называть взрослых «дядями» и «тетями» у нас в семье было не принято) и без Дашиных советов был достаточно хорош. Единственный человек, которому удалось уберечься от Дашиного педагогического влияния, был ее сын Данила. Но вовсе не потому, что она его идеализировала, как раз наоборот. Своей порции советов, наставлений и нотаций Даниле удавалось избежать только потому, что, с Дашиной точки зрения, он был НАСТОЛЬКО плох, что тратить на него свой педагогический талант было сизифовым трудом. Данилу такая постановка вопроса вполне устраивала.

Я решила признаться, что жива, хотя и не очень здорова, еще одному человеку — моему давнему поклоннику и коллеге по фамилии Гуревич. Звали его, извините, конечно, Пьер, причем не в честь Безухова, а в честь Ришара, страстной поклонницей которого была его маменька. Зато отчество подходило к этому чудесному имени, как мозоль ноге, — Петрович.

Пьер Петрович Гуревич был человеком странным во всех отношениях, но в одном я могла не сомневаться — моим потенциальным убийцам он меня не выдаст ни за что. Опять же появление Пьера должно было слегка разгрузить Виталика, который, благодаря заботам обо мне, уже на ладан дышит. Пьер, которому я дозвонилась не без труда, пообещал приехать в больницу "сразу после работы".

Что бы там ни гласили русские пословицы, я твердо знаю, что ни слова правды в них нет. Поэтому я не стала пренебрегать погоней за тремя зайцами отчего бы, оказавшись запертой & больничных стенах, мне не раскрыть убийство и не решить застарелые проблемы своей личной жизни, но попутно, только попутно. Дело, то есть раскрытие убийства, главнее; общественное для нас всегда на первом месте, или мы не были пионерами? Еще как были, хотя сейчас ни в каких штабах и не состоим. Но раз уж я пообещала маме расстаться с Синявским, надо выполнять. Родителей обманывать нехорошо. Или мы не были октябрятами?

Марина Грушина была отравлена простым ядом из группы цианидов. Эксперт утверждал, что убийца — не опытный химик, а обычный рядовой фармацевт. "Ищите своего убийцу в аптеках", — посоветовал он. Однако поражала "точность попадания" — доза была ровно такой, чтобы достичь летального исхода через несколько минут после употребления ее внутрь, не больше и не меньше. Отрава была добавлена в воду, которой Грушина запивала таблетки, а их в психосоматических отделениях дают больным немерено. Войти к ней в палату проблемой не было, хотя врач старательно убеждал оперативников, что "этого просто не может быть". Пронаблюдав, что там происходит в течение получаса, Василий и Леонид отбросили дурацкие мысли о том, чтобы составить список лиц, вхожих в это помещение, и пришли к выводу, что убийца совсем не глуп и действовал наверняка: подлив отраву, он мог уже не сомневаться, что клиент будет убит, — в психушках не забалуешь, и все, что доктор прописал, в тебя впихнут.

Леонид все-таки остался в больнице опрашивать сестер, не видел ли кто посторонних в помещениях для персонала, а Василий поехал знакомиться с главным фигурантом и единственным подозреваемым — Иваном Ивановичем Кусяшкиным. Он в любом случае представлял для следствия интерес, потому что очень близко знал обоих убитых.

Иван Иванович имел вид бледный и неприятный. Мешки под глазами и двухдневная щетина намекали на то, что он не самым лучшим образом провел последние дни. Однако вел он себя вежливо, на вопросы отвечал старательно, хотя и без, энтузиазма.

— Мы пытаемся понять мотивы. Есть ли у вас предположения на этот счет? — спросил Василий.

— Нет. Правда, нет. Еще на Романа что-то можно было наскрести, но все равно не до такой степени, чтобы убивать. А Марину — ну просто не понимаю.

— Есть люди, которые считают, что мотивом могла быть ревность, — сказал сыщик.

— Ревность? Да они могли ревновать только друг друга, точнее. Роман вообще, по-моему, не Умел этого делать, а Марина… Она, как бы ни ревновала, не могла причинить ему никакого зла, потому что очень его любила.

Кусяшкин, казалось, говорил вполне искренно.

— Я имею в виду, что это могла быть женщина, — попробовал подсказать Василий. Кусяшкин не понял:

— Женщина? Какая?

— С которой Гарцева что-то связывало.

— Нет, что вы. Таких женщин у него не было, — отмахнулся Кусяшкин.