Марина Серова - Скала эдельвейсов

Кстати, по поводу психологии, психотерапевтов, психиатров. Помнится, я вышла на эти капсулы только из-за того, что Олег сомневался в психическом состоянии своей будущей жены. Интересно, каково будет ему узнать, что она вменяемее всех нас, вместе взятых?

В первый раз я видела, чтобы этот молодой и успешный господин вышел из себя. Даже когда Катерина Ивановна на глазах у всего города обсыпала его проклятиями, даже когда он узнал о виновнике всех Ольгиных бед, даже накануне операции, которая должна была решить, будет жить его любимая или нет, он был предельно корректен и спокоен. Какая муха укусила его на этот раз?

Когда Олег дослушал до конца историю с капсулами, он весьма затейливо выматерился и ударил кулаком по крашеной стене больничного коридора.

– Придушу гадину, своими руками придушу! Сяду, но и она жить не будет!

Больших трудов стоило мне привести его в чувство и попросить обсудить вопрос удушения «гадины» с Ольгой. Ее он выслушает, ей он поверит и поступит так, как прикажет ему она. У меня просто не хватало аргументов в защиту жизни обвиняемой: наверное, я не обладала великодушием Ольги.

– Олег, я рассказала тебе об этом вовсе не для того, чтобы ты загремел в тюрьму, – успела сказать ему я перед тем, как он вошел в палату Ольги. – Просто меня смутило твое желание показать Ольгу психиатру на предмет суицидальных наклонностей. Теперь ты понимаешь, что она более адекватна, чем мы все вместе взятые?

– Понимаю, – остановился он, – и отдельно благодарен тебе за это дополнительное расследование. Оля тонко чувствует мысли и настроения людей, теперь я представляю, как оскорбило бы ее это обследование.

Окрыленная нехитрой похвалой, я решилась еще на одно предложение:

– Понимаю, что со стороны это выглядит несколько старомодно и сентиментально, но мне кажется, это очень поможет Ольге. Она еще не пробовала свой голос в полную силу, и, хотя спазм прошел, она до сих пор в душе не уверена, сможет ли петь по-прежнему. Проверить это можно только перед зрителями, а зал она соберет не скоро. Да и кто знает, вдруг при виде полного, не всегда дружелюбно настроенного зала она вспомнит все, что с ней произошло, и испугается?

– Я думал об этом. Как только она выйдет из клиники, мы сразу пойдем на студию, попробуем что-нибудь записать.

– Нет, ей необходимо проверить себя перед залом, перед слушателями.

– Может быть, может быть. Давай сделаем так: я арендую небольшое помещение, пригласим всех знакомых Ольги, всех, кто хорошо к ней относится и сможет поддержать ее.

– И сколько ты будешь собирать этих знакомых? Все можно сделать гораздо проще. Пусть она уже перед выпиской устроит небольшой концерт в отделении. Здесь ее любят, у нее много друзей, публика неприхотливая, если что-то пойдет не так, никто не будет кривиться и требовать назад деньги. Олег, она очень скучает по сцене, а этот концерт станет небольшой благодарностью медперсоналу: ты подумай, многие звезды, повернутые на благотворительности, дают небольшие концерты в детских домах и клиниках. А Ольге явно захочется сделать для них что-нибудь приятное, не деньгами же и конфетами расплачиваться ей с людьми, которые помогли ей выжить. Платить деньгами – участь близких.

– Как я сам не догадался?! – загорелся Олег этой идеей.

Он быстро распрощался со мной, совершенно неожиданно чмокнув в щеку, и побежал воплощать в жизнь мою идею. Кажется, он даже забыл про то, что еще несколько минут назад главной его целью было «придушить гадину».

Вопреки моему стремлению, жизнь семейства Шлейко еще какое-то время горячо обсуждалась в городе. После возвращения Лики отец ее какое-то время пребывал в эйфории: дочь найдена, скоро и все остальные проблемы исчезнут. Но радость быстро растаяла от непрекращающегося нытья Лики. На уборке хлопка она быстро растеряла весь свой лоск, и теперь даже мамаша, которая раньше всегда была на стороне дочери, постоянно делала ей замечания и фыркала, глядя на то, как отчаянно ковыряет ее Ликочка в носу или пытается поймать вошек, которые, наверное, основательно подзарядились у хозяйки иммунитетом и никак не хотели погибать от действия всевозможных препаратов.

Когда до отца, наконец, дошло, что он потерял все из-за потакания именно капризам дочери, он объявил в доме военное положение. Так как, кроме него, никто и никогда не принес в дом ни копейки, отныне все должны были слушаться только его, и никого более. Семья пыталась протестовать, и тогда он заблокировал все те минимальные средства, которые остались на карточках его женщин, посадил их буквально на хлеб и воду, сам же стал питаться дешевыми фаст-фудами, тем более что он никогда и не был разборчив в пище и предпочитал кухню простую и сытную.

Жена и дочь быстро поняли, что они находятся не в том положении, чтобы ставить условия, поэтому решили капитулировать. Шлейко озвучил им свои условия: либо Лика идет в монастырь и больше никогда не является пред родительские очи, либо немедленно получает профессию и работает. Как-то так вышло, что после окончания школы Лика ни дня не училась и не работала. Знакомым она рассказывала, что готовит себя к карьере певицы или актрисы, и даже время от времени ездила в Москву на сдачу экзаменов в самые престижные театральные вузы и музыкальные училища страны.

Потом она возвращалась домой, объявляла о том, что до проходного балла недобрала самую малость и опять «готовилась» к поступлению, продолжая жить в свое удовольствие на деньги родителя.

Теперь данное положение вещей отца не устраивало, единственным вузом, где у него еще оставались связи, был педагогический. Он договорился с репетиторами, взял с дочери обещание, что она будет исправно посещать занятия, и на время успокоился. Но и Лика тоже не хотела сдаваться: она брала деньги на оплату урока, а сама, точно десятиклассница, просиживала это время в кафе.

Когда правда открылась, отец взял ее за шиворот, как шкодливого котенка, и поставил перед выбором: или она немедленно подает документы в кулинарное училище, благо принимали туда без экзаменов, либо идет в монастырь послушницей.

– Там хоть кормить будут, – решила Лика и согласилась на кулинарное училище.

Монастырь с его тяжким трудом и скудностью жизни и питания ее не устраивал абсолютно, а из училища еще были шансы спастись. Конечно, выбор образовательного учреждения был продиктован скорее желанием наказать дочь, чем дать ей профессию, поэтому Шлейко скоро возобновил Ликины занятия с репетиторами, правда, теперь педагоги посещали его дочь на дому, и расплачивался с ними сам глава семьи. Из-за нехватки средств пришлось уволить домработницу, и теперь хозяйство пришлось вести Лике и ее мамаше, уже успевшей забыть, как сложно, оказывается, мыть окна и чистить унитаз. Лика, как полупрофессионал, взяла на себя всю готовку, научилась все-таки варить плов с курдючным салом и делала это почти вкусно и изнуряюще ежедневно. Папаша ее ел плов с удовольствием, он давно мечтал, чтобы диетическое питание в их доме вытеснила сытная и простая пища, его же жена так и не привыкла к подобному образу питания, и втайне от семьи покупала себе более привычные продукты.