Райдо Витич - О чем поет ночная птица

— Вита? Посмотри на меня!

— … Мне больно от нее. С ней нельзя жить. Она рвет когтями, рвет…

— Вита! — Зеленину пришлось легонько хлопнуть девушку по щеке, чтобы она очнулась. — Я с тобой и ночь нам не страшна.

Виталия долго смотрела на него и вот прижала ладонь к щеке, словно испытывая живая ли, теплая?

— Ты живой, ты не знаешь, как жить мертвой, во власти ночи. Что-то перепуталось, что-то очень плохое сидит внутри меня. Оно мучает, оно стонет, оно жжет. Оно внутри меня. Обещай, что спасешь меня, выгонишь его.

— Обещаю, — поцеловал ее легонько в губы. — Успокойся: есть только ты и я.

— Оно погубит и тебя…

— Нет, нет…

— Оно всех губит, — прижалась к нему, всхлипнув. — Я ненавижу его, но ничего не могу сделать. Ты поможешь? Избавь меня от него, даже если оно уйдет вместе со мной — так лучше…

— Все хорошо, Вита, все хорошо…

— Все будет хорошо, когда ночь уйдет.

— Это неважно, теперь неважно. Тебе ничего не грозит — я с тобой, я помогу, избавлю. Никто не тронет тебя, ничего не бойся, никого. Ты со мной, со мной, — обнял крепко, прижался щекой к ее щеке: как больно, как безумно больно осознавать, что причина ее тревог и боли — он. Он посеял смятение и страх, перевернул все директории нормальной жизни, покалечил. Нет, не зря он не имеет больше ненависти к Арслану. Он сам как Арслан, ничем не лучше его. Сравнялся тем выстрелом, породнился пулей. — Забудь, все забудь — есть только ты и я, остальное сон и больше ничего. Кошмарный, но сон. Ты проснулась и все что было — забудь. Я рядом, я помогу.

Что он шептал ей — не помнил, не понимал. Гладил ее успокаивая не только ее — себя, и говорил не только ей — себе. Он мечтал, он пытался поверить, что все можно изменить, а что-то исправить. И эта дикая, изматывающая боль внутри от осознания своих поступков, от знания к чему они привели, когда-нибудь утихнет, сгладится под ласковой рукой любви.

Если что-то и спасет их души, то только она, другого «бальзама» еще не придумали.

— Верь мне, я все исправлю.

И очень хотел верить сам.

Глава 7

Воскресенье

Ровно в девять он пил кофе на кухне и смотрел на гору окурков в пепельнице. Андрей затушил еще один и посмотрел на Руслана:

— Инструкции будут?

— Только одна — до моего возвращения из дома ни шагу. Здесь вы под охраной и в полной безопасности. Но если придут от моего имени и скажут уходить — уходите. Вас вывезут на другую квартиру, чистую, там вас точно никто не найдет. Она готова на экстренный случай. Надеюсь, его не будет.

Чем-то мужчины были похожи сейчас друг на друга: оба с синими кругами под глазами от бессонной ночи и с апатией во взглядах.

— Ты уверен, что этот Арслан охотится на Виталю?

— Нет. Подозреваю.

— Если не он?

— Найдем того, кто охотился и поставим точку. Рано или поздно он опять нарисуется. Смысл ждать, бегать? Вите нужен врач, хороший специалист. Не верю, что ей нельзя помочь.

— Ей мозг пулей вынесло, какая помощь, к чертям?!… Шрам на лбу убрали, а она так и не может в зеркало на себя смотреть. Даже смотреть на себя не может!… Понять не могу, зачем тебе все это? Я не мог ее бросить, как на руки поднял, как прирос, теперь только с кожей отдирать. А ты-то, тебе- то зачем в это лезть?

— Ты убивал?

— Я воевал.

— Жалеешь хоть об одном тобой убитом?

— Нет.

— А я — да, — поднялся, чашку в раковину поставил. Прикурил сигарету. — Вита не только твой крест, но и мой. Так получилось. Как ты не сможешь и себе объяснить, кого уж другим, зачем тебе с калекой было связываться, в няньки наниматься, так и мне не объяснить, почему я не могу отойти и не отойду. Есть такие вещи, что не имеют определения. Ты только знаешь — так надо, а если нет, то гореть тебе в аду. И делаешь. И считаешь правильным, хотя другие считают, что ты дурак. А тебе плевать.

— Размыто.

— Определи четче. С себя начни. Ты любишь ее, очень сильно любишь, поэтому даже мысль в голову не приходила бросить, поэтому и меня стерпел…

— Я не стерпел!… Я… — и голову опустил, сжав кулаки.

— Стерпишь. Что угодно, стерпишь. Лишь бы ей хорошо было. Почему? Масса причин, а той, что точно и в полном объеме определит — нет. Слишком много разом намешано, а слова к этому «опту» подходящего нет. Почему я с ней? Да потому же. У каждого из нас своя причина, и все же — одна. Ничего с этим не сделать. Запала Вита на душу, как рок, как наваждение стала.

— Жалость, — заметил Андрей.

— У тебя?

— У тебя.

— Нет, — качнул головой Зеленин. — Жалость мимолетна, сострадание — длительно. Не ломай ты себе голову, Андрей. Придет время, возможно, я смогу тебе рассказать, что связывает меня с Витой, но пока я не готов исповедоваться. Твоя же исповедь мне не нужна, как не нужна в принципе тебе. Так получилось, что я занял то место, что хотел занять ты. Но поверь, завидовать мне не стоит, потому что не дай тебе Бог, оказаться на моем месте, а я как бы не мечтал, не смогу оказаться на твоем. Ты, по сути, совершил подвиг, а я всего лишь пытаюсь замолить свои грехи.

Зеленин затушил сигаретку и пошел к выходу:

— Загадочный ты больно, — заметил Шустриков ему в спину. Рус промолчал. Блаженный никогда не поймет грешника, как грешнику никогда не испытать блаженства.

По дороге к парку Зеленин выслушал сжатый доклад Легковесова об Арслане и понял, что тот либо не чувствует за собой вины, либо действительно ни в чем не виноват. Второе — абсурдно по самой сути. Из первого же вытекало, что волчонок Дага, превратился в матерого хищника, которому давно ровно кого, как и за что рвать.

Ничего иного Рус и не ожидал.

В десять он сидел в машине у главного входа в парк и курил, смиряя свои эмоции, поглядывая на бардачок, в котором спрятал пистолет. В десять ноль пять, он решил все же идти на встречу без оружия. Во-первых, уверен был — обыщут и изымут. Во-вторых — убийство Даги ничего бы не решило, как не удовлетворило бы его желание отомстить. В-третьих, он не знал наверняка, что будет испытывать, увидев старого «дружка», как не был уверен, что тот своими иезуитскими приемами и введением в философию, дикую, учитывая последнюю встречу, не спровоцирует его на выпад. Увы, не всегда возможно управлять эмоциями, иногда они начинают управлять человеком. И здесь лучше подстраховаться, чем бить себя в грудь, уверяя что: " моя сила воли сильнее любой неожиданности".

В десять десять Зеленин вышел из машины и столкнулся нос к носу с одетым как на встречу в высших слоях общества, азиатом.

— Руслан Игоревич? Доброе утро, — чуть повел подбородком, то ли желая поклониться, как это принято у японцев, но передумав в последний момент, то ли выказав светский лоск российского производства.

— Каблуками щелкнуть забыл, — буркнул Руслан: "гусар, блин!"