Владимир Михайлов - Выстрел на Лахтинской

— Но это тебе придется еще доказать, а я хотел бы тебе показать один документ. — И Маргонин, вынув из бумажника сложенный вчетверо лист бумаги, протянул его собеседнику.

«Его высокопреосвященству Никандру, митрополиту Ташкентскому и Туркестанскому, — прочел Сазонов, разбирая знакомый прыгающий почерк Панкратьева с большими заглавными буквами. — Милостивую резолюцию Вашего высокопреосвященства на вступление в брак получил и приношу Вам сыновнюю благодарность. Смиреннейше прошу Ваше преосвященство, милостивейший владыко, разрешить венчание священнику отцу Михаилу у меня на дому (дом собственный). Доктор медицины Н. П. Панкратьев. 10 марта 1927 г.» Ниже была приложена личная печать профессора.

— А вот заключение экспертизы, свидетельствующее о том, что письмо написано лично Панкратьевым.

— Как к тебе попало это письмо? — насторожился Сазонов.

— Несколько дней назад Зинкину позвонили из канцелярии митрополита и сообщили, что у них хранится документ, который может представлять интерес для следствия по делу о смерти Панкратьева. Я тотчас же поехал туда, и секретарь митрополита вручил мне это письмо. Вначале у нас возникло сомнение в его подлинности, ведь его можно было сфабриковать, воспользовавшись бланком с личной печатью профессора, поэтому мы и направили его на экспертизу.

— Но почему митрополит решил сообщить об этом письме в уголовный розыск?

— Вероятно, он внимательно следит за печатью, — разъяснил Маргонин. — Когда в газете появилась статья об этом событии, он и решил себя обезопасить.

Они помолчали. Настороженность не покидала Сазонова. Это было заметно по его напряженному лицу. Маргонин усмехнулся.

— Ты, Георгий Викторович, небось, думаешь, что я подкапываюсь под твою версию. Но это не так. Я тоже был уверен в своей; но потом оказалось, что это пустышка. Мы делаем с тобой одно дело, но иногда очередной поиск заходит в тупик. Нужно найти в себе силы и начать все сначала. Что же поделаешь? Такая у нас работа.

Сазонов спешил с докладом к Зинкину, но оказалось, что начальник уже сам разыскивал его. В кабинете уже находился Маргонин. Он сидел верхом на стуле и что-то доказывал начальнику угро.

— Вы читали сегодняшнюю местную газету? — спросил Зинкин, откинувшись на спинку кресла и хмуро глядя на Сазонова.

— Не успел. — Следователь присел, обратив на Зинкина внимательный взгляд.

— Вот что пишет корреспондент, скрывшийся под псевдонимом К‑й. «Опыты профессора Панкратьева открыли новые горизонты в медицине. Этими исследованиями заинтересовались ученые Европы и Америки. За работу по промыванию крови ему предлагали крупнейшие суммы. Но профессор не спешил. В ближайшие дни он предполагал произвести опыты и над человеком. Профессор хотел наиболее полно продемонстрировать свою работу на Всемирном конгрессе физиологов в Чикаго, куда его пригласили.

Профессор Панкратьев погиб. Злая рука расправилась с ученым, всю жизнь боровшимся со смертью. Его ближайший ученик доктор Тарасов доведет до конца дело своего учителя».

— Так что ты, Леонид, думаешь по этому поводу?

— У меня иногда возникает серьезная антипатия к некоторым газетчикам, которые, не зная существа дела, высказывают категорические мнения в печати.

— Почему же? — вмешался Сазонов. — Я думаю, что корреспондент в главном прав. Убила профессора все-таки его жена Марина. А остальное — это уже детали!

— Хороши детали! — воскликнул Маргонин. — В Наркомате здравоохранения ничего не известно о приглашении Панкратьева на Всемирный конгресс физиологов в Чикаго, я специально это выяснял. Не знает об этом и декан факультета. Пригласительного билета в Чикаго мы не нашли ни дома у Панкратьева, ни в его кабинете на кафедре. Не слышала о поездке и Марина. Возможно, профессору и сообщили о предстоящем конгрессе, но, чтобы получить приглашение, оказывается, необходимо послать тезисы доклада. По-видимому, Николай Петрович еще только собирался это сделать.

— А ведь учитель Крайнов утверждает, что профессор рассказывал ему о неких суммах в иностранной валюте, которые предлагали профессору за его открытие, — недобро ухмыльнулся Сазонов.

— Можно ли принимать на веру его слова? — передернул плечами Маргонин. — А вообще Панкратьев был человеком сложным. Я вспоминаю, что на экзаменах в гимназии мне попался вопрос из древнеримской мифологии о Янусе. Это такое двуликое божество. И Панкратьев напоминает мне этого Януса. С одной стороны — ученый-материалист, а с другой — верующий человек, который, к тому же, лжет Тарасову, что был атеистом еще до революции. Замечательный экспериментатор, и в то же время большой честолюбец. Почтенный человек, и одновременно плохой семьянин, замучивший свою молодую жену беспричинной ревностью. Очень смелый человек — ведь не каждый во время русско-японской войны награждался двумя золотыми Георгиями, такие вещи даром не давали! И в то же время консерватор, как утверждают коллеги профессора.

— Да, что и говорить, сложная личность, и бушевали в нем бурные страсти, — вмешался в разговор Зинкин.

— Кстати, еще о печати, — перебил Зинкина Маргонин, доставая из папки слегка потрепанную брошюру с несколькими десятками чуть пожелтевших страниц. — Я внимательно прочел бюллетень Московского уголовного розыска за 1923 год. Речь в нем идет о некоем Татаринцеве, убитом ударом тупого предмета по голове. Его нашли в ванной комнате своей квартиры.

Ванная оказалась запертой изнутри на задвижку. Рядом натекла большая лужа крови. Снаружи закрыть задвижку было нельзя. Убийцей оказался его дружок, который ударил хозяина квартиры молотком по голове. Спасаясь от пьяного дружка, Татаринцев закрылся от него в ванной, где через некоторое время и умер.

— Значит, после смертельного удара по голове пострадавший мог не только пройти в ванную, но и делать сознательные движения — закрыть дверь на задвижку, — решительно сказал Зинкин, — а ведь Панкратьев лишь перекрестил жену после выстрела. Вероятно, Марина в этом случае говорит правду, тем более, что такая возможность подтверждается и экспертизой.

— Ну что же, может быть, только в этом случае... Мне кажется, что в материалах дела есть факты, свидетельствующие о том, что профессора убила именно жена. Завтра я буду допрашивать ее в последний раз и не сомневаюсь, что получу признание в убийстве, — уверенно заявил Сазонов.

С утра моросил мелкий дождик, который нередко бывает в Ташкенте ранней осенью. В стареньком темном плаще, шагая прямо по лужам, шел в этот день Сазонов в милицию, по дороге еще раз обдумывая, как он построит сегодня допрос Марины.

Что могло толкнуть ее на убийство? Наследство? Но ведь все, что имел профессор, и без этого принадлежало ей.