Михаил Березин - Пришла беда, откуда не ждали

Но обошлось. Веньковецкий принялся кричать:

– Товарищи! Спокойствие, товарищи!

Видимо, позабыв, где находится.

Голдблюм взял у него с подноса бокал шампанского и выпил залпом. Ицык зааплодировал.

Потом мы ушли. У дверей была навалена куча каталогов, чисто машинально я захватил с собой пару штук.

На базе суммарного отрицательного результата прошедших дней, который, как говорится, – тоже результат, можно было выдвинуть три версии:

1) это все же компьютер, а кто-то захотел подшутить и перенес компьютерные рисунки на стены;

2) если это тем не менее человек, то он сознательно стремится сохранить инкогнито. Тогда разыскать его практически невозможно. А если бы и удалось разыскать, вряд ли бы получилось наладить сотрудничество;

3) если не 1-е и не 2-е, то с человеком стряслась беда: он уже на кладбище, в морге, или в лучшем случае – в реанимации.

Я решил сосредоточить поиски в этом направлении (прочесать реанимации, да и вообще больницы) и одновременно опубликовать объявление в крупнейших газетах мира.

Об этом и беседовал с Троллем в своем номере гостиницы «Шератон», когда раздался пронзительный крик Малышки. Мы оба в недоумении уставились на нее.

Малышка разглядывала принесенные мною из галереи Веньковецкого рекламные каталоги.

– Вот! – воскликнула она и ткнула в каталог пальцем.

Я принял его у нее из рук. Картина, послужившая поводом для подобных волнений, называлась «Портрет инженера Ерофеева». Инженер был нарисован почему-то в тельняшке, лицо – деформировано, на руке – татуировка с циркулем, транспортиром и линейкой. Ничего необычного. Я посмотрел на Малышку строгим, требующим объяснений взглядом.

– Пришла беда, откуда не ждали! – выпалила она.

– Не понял.

– Эта картина пронизана той же мыслью, что и те, которые нарисованы в метро. Пришла беда, откуда не ждали!

Тролль захохотал.

– Ты уверена? – озадачено поинтересовался я. – Это ведь вполне фигуративная живопись. Вполне конкретный инженер Ерофеев, хоть и с деформированной головой.

– А мысль точно та же, – настаивала Малышка.

– Но, может быть, это случайное совпадение?

– Возможно. Это уже тебе решать.

– М-да…

Автором картины значился некто Сергей Черемухин, 36-ти лет. Никакой другой информации о нем в каталоге обнаружить не удалось.

– Что ж, схожу к Веньковецкому, – пробормотал я. – Занятно, весьма занятно.

Тролль, который продолжал усиленно хохотать, взявшись за бока, неожиданно замолчал и встревожено посмотрел на меня.

– Что ты собираешься делать?

– Я ведь только что сказал: схожу к Веньковецкому.

– По поводу этого Сергея Черемухина?

– Да.

– Но это ведь совершеннейший абсурд! Какой-то Сергей Черемухин! Не может быть у гения такой фамилии! Да и вообще…

– А какая может быть?

– Ну… Моцарт, к примеру. Гоген, Байрон… Толстой, на худой конец…

– С тобой все ясно. – проговорил я. – Посиди дома, отдохни…

– Но ведь мы собирались прошвырнуться по реанимациям, – в отчаянии закричал Тролль.

– Вот и прошвырнись.

– Я не могу! Я же – призрак.

Ей-богу, мне было его жаль. Однако ревность, как известно, чувство неконструктивное.

Веньковецкого в галерее я не застал. Как мне сообщила чрезвычайно худая особа лет восемнадцати-двадцати, восседавшая посреди зала, у того был «отходняк после вернисажа». Она взглянула в протянутый мною каталог и ответила, что некий Сергей Черемухин действительно приносил им эту картину, но она в итоге не выставлялась и была возвращена владельцу дней десять спустя. Покопавшись в одной из служебных книг, она даже смогла сообщить его адрес. Квартира находилась в Кройцберге.

Я позвонил Маевской. Она тут же сняла трубку.

– Привет, – бодро произнес я. – Послушай, ты не знаешь художника по фамилии Черемухин?

– Как фамилия? Мухин?

– Нет, Черемухин. Че-ре-му-хин, – повторил я по слогам.

– Черемухина не знаю, даже не слышала никогда. А Мухин действительно был. Только умер несколько лет назад. Если хочешь, могу узнать поточнее.

– Нет, спасибо, про Мухина не надо. К тебе сегодня можно?

– Сегодня нельзя, я тружусь. Гы-гы-гы… Ну что за вопрос?! Конечно можно! Кому-кому, а бывшему соседу по квартире…

– Спасибо…

– А Черемухина – нет такого. В природе не существует.

Следующий визит я нанес Голдблюму. Я застал его в чрезвычайно суматошном состоянии. Он носился по комнате, как угорелый, и что-то возбужденно говорил в свой диктофон.

Для разминки я протянул ему фотографию, взятую у Агаповой. Он мельком взглянул, скомкал ее в руке и бросил в мусорную корзину. «Сучий потрох», отметил я про себя.

– Что-нибудь еще? – поинтересовался Голдблюм.

Я вздохнул и протянул ему каталог, раскрытый на «Инженере Ерофееве». Голдблюм от удивления даже разинул рот.

– Но ведь это же… это… совсем другое. Как тебе подобное даже в голову могло прийти?

– Посмотрите, пожалуйста, внимательнее, – взмолился я.

Он сел в кресло и уставился на портрет. Потом взял лупу и принялся изучать миллиметр за миллиметром.

– Или это – какое-то наваждение, или ты – дьявол, – взволнованно произнес он.

– Разрешите связаться с Черемухиным?

– Разумеется! – Он вновь забегал по комнате. – Мы сейчас вместе отправимся к нему. Адрес у тебя есть?

Я утвердительно кивнул.

Он включил диктофон и произнес:

– Машину к подъезду.

Потом спохватился и то же самое проговорил в телефонную трубку. Затем посмотрел на меня.

– Почему ты мне соврал, когда утверждал, что ничего не смыслишь в живописи?

– Я действительно совершенно не разбираюсь…

– Прекрати! Для того, чтобы провести параллель между работами в метро и этим портретом, нужно быть профессионалом высокого класса.

– Интуиция, – развел я руками. Не мог же я рассказать ему про Малышку и Тролля.

– Если это интуиция, то интуиция феноменальная!

– У хорошего сыщика и должна быть феноменальная интуиция. Между прочим, это качество развивается.

– Да? – Голдблюм нетерпеливо поглядывал в окно. Завидев свою машину, он тут же потянул меня вниз. – Пойдем, мне не терпится обнять его.

Кройцберг – район преимущественно турецкий. Здесь расположены турецкие банки, турецкие автозаправки, турецкие магазины. Возможно, и турецкие бани тоже. Черемухин обитал рядом с турецкой прачечной.

Роллс-ройс Голдблюма затормозил у ближайшей подворотни, на фоне которой выглядел чрезвычайно экзотически. Шофер остался в машине, а мы с Голдблюмом совершили восхождение на седьмой этаж, поскольку лифт в доме отсутствовал. Голдблюм беспрерывно потирал руки, тяжело пыхтел и восклицал:

– Наконец-то!

Я с ним мысленно согласился, когда мы – наконец-то! – остановились у обшарпанной двери.