Дмитрий Вересов - Ворон. Тень Заратустры

«А искал ли ты? – спросил он сам себя. – Если тебе приотворилась дверь в прошлое – наверное, ты стучал в нее?»

«Да, да», – согласился сам с собою Антон.

«Подспудно, подсознательно ты всегда чего-то искал».

Но тут же в его голове возник новый вопрос:

«Но чего, кроме собственной судьбы?»

«Может, себя?» – не очень решительно предположил он.

Какой-то мудрый внутренний советник по-стариковски заявил ему:

«Ты неразделим с памятью предков. Обнаруживая их следы в прошлом, ты находишь в настоящем самого себя. Истинно сказано: ищущий – да обрящет. Проси – и дано будет».

«Где ты мог это слышать?» – удивился Антон, и тут же пришло как ответ:

«А можно ли это забыть?»

Антон беспомощно оглянулся по сторонам. У Шурки создалось впечатление, что тот будто и не понимает, где находится.

– Эй, Антон, ты где? – вырвал он его из оцепенения.

Скавронский встряхнулся, ехидно улыбнулся:

– Ищу себя в процессе раздвоения личности. – На его лице отразилось удивление.

Захаров, наблюдавший всю смену настроений по глазам Антона, в общих чертах догадывался, что с ним происходит. Ему все это было знакомо, и, кроме того, соприкоснувшись с прошлым там, на острове Арвад, он ощутил удивительное смятение: как будто он сам был или стал по странному стечению обстоятельств участником давних событий. «Член команды корабля, которого наверняка нет в помине», – определил это состояние Шурка. Он напялил на голову берет, лихо заломил его на ухо и горделиво произнес:

– Как я тебе в роли матроса Захарова?

В темноте было трудно оценить по достоинству портретную зарисовку. Сумерничая, приятели и не заметили, как сгустился вечер, как вошла Надежда, как застыла она в дверном проеме с подносом бокалов и гроздью тугого, крепкого винограда. Молодое шахринаусское вино светилось той же прозрачностью, что и глаза Скавронских. На дне высоких бокалов плавали маслины с далекого побережья Средиземного моря, а ломкая горка местного козьего сыра на горячей лепешке пахла кунжутом и тмином.

– А что такое фарватер? – ни к тому ни к сему спросила Надежда.

Антон понял, что ее не интересует нечто большее, чем конкретное значение слова. Но и попросту пояснить термин в двух словах у него сразу не получалось. Выручил Шурка, подхвативший из ее рук поднос.

– Тяни сюда! – Он заглянул в содержимое бокалов: – Ну-ка, что у нас на фарватер?

– «Прекрасно в нас влюбленное вино и добрый хлеб, что в печь для нас ложится…» – Голос Нади упал до шепота.

У Антона мелькнула мысль, что найденная ею поэтическая строчка прозвучала и как ответ Захарову, и как отклик ее подсознания на собственный вопрос. Скавронский насупился, забубнил, припоминая ритм стиха, и память выбросила следующую фразу:

– «…и женщина, которою дано, сперва измучившись, нам насладиться… Но что нам делать с розовой зарей под холодеющими небесами, где тишина и неземной покой? Что делать нам с бессмертными стихами? Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать…» «Шестое чувство?» Гумилев? – Антона наконец осенило.

Надя пожала плечами. Это невольное движение свидетельствовало о том, что для нее не столь важно, чье это.

Стихи, полагала она, живут во вселенной собственной жизнью, другой вопрос, что не всякий посыл может быть услышан, однако ко всем они приходят в нужный момент. Даже неприхотливая строчка популярной песенки работает, как прилипчивая мелодия, и никогда не обманет. Она скажет то, что никто не сумеет объяснить, даже если не желаешь принимать объяснений. Она предупредит и настроит твой внутренний камертон: все случившееся покажется услышанным прежде, а ты будто знала, что так должно случиться.

Сноп света вырвался из гостиной, ослепив полуночников. Из распахнутой двери послышалась разноголосица, перекрытая возмущенным голосом Аленки:

– Ни съесть, ни выпить, ни потанцевать! Ну, где вы застряли?..

– Кубло какое-то! – прошипел Захаров, помогая Антону подняться.

– Эт-т точно!

За общим столом бурно обсуждались проблемы предстоящего студенчества и непосредственно связанная с нею тема полевых работ.

Разгар первого семестра выпадал на хлопковую кампанию, нередко затягивающуюся до первых заморозков. А с этим – как улыбнется погода. Город замирал иногда до декабря, но, как правило, к ноябрьским праздникам возвращались с полей автобусные колонны. Загорелая, с обветренными руками молодежь, полная впечатлений крестьянской страды, высыпала на парадные улицы. Жизнь начиналась с массовых гуляний, называемых в народе демонстрациями трудящихся. На площадях дробь из бубнов дойры, переливались медные трубы карная, выкликивая народ ревом, напоминающим зов слонов в джунглях. В буйных красках расцветали жанры фольклора. Богатейший материал для передачи из уст в уста давали торжественные собрания. Афоризмы и изречения представителей власти пользовались особенным успехом. Их упоминание всегда оказывалось к месту, будь то дружеская беседа, или речь тамады. Санька знал их великое множество, чем сейчас и тешил слух всей честной компании, собравшейся у Аленки.

– «Ми нэ будэм ждат милостыны у прыроды – сами всо возмьем, что тэбе нада. А студэнты, атлычивщиеса на палавых работах, будут да-астойно награждэны».

Всплеск рукоплесканий заставил Саньку раскланяться. Он подсел к Наде.

– Тебе организовать медицинскую справку?

– Не трудись, Саня. Поле для меня не в тягость.

– Ты уверена?

За столом возникла напряженная пауза. Саня поднял глаза. Сидящие уставились на него, переводя взгляды на Надю. Она вспыхнула, зло оглянулась на Сашку. У Антона перехватило дыхание. Он знал, что сейчас произойдет нечто значительное. Надя глотнула всем ртом воздух и, судорожно выдыхая, произнесла:

– Во мне живет ребенок. Мальчик. Данила.

Захаров поперхнулся, испуганно посмотрел на Антона. Скавронский вдруг громко захохотал. Наташа свела скорбные брови, лицо ее вытянулось, она беспомощно оглядывалась то на Антона, то на дочь.

– Ну что, мать, придется покупать мотоцикл с коляской.

– Только через мой труп! – отрезала Наташа.

Аленка, как сдувшийся шарик, уронила голову на стол.

Брякнула тарелка, задетая случайно обмякшей рукой.

– Алена! – затрясла руками Лика.

Аленка вскинулась, поняла, что только случайно не въехала мордахой в салат. Ее разобрал смех. Почему новость не вызвала эффекта разорвавшейся бомбы – она никак не могла взять в толк. Она настолько хорошо знала свою подругу, что даже на секунду усомниться в правде произнесенных слов или принять их за шутку – никак не могла. Потом, разве такими вещами шутят, тем более с родителями? Она исподтишка разглядывала присутствующих. Совершенно было непонятно, кто из них задал тон.