Дмитрий Вересов - Ворон. Тень Заратустры

Переоценка ценностей давно произошла в жизни Хамидова. Немалую лепту в этот процесс внес Антон Скавронский. И все же сейчас Мирзо не был уверен, а правильно ли одалживать родовой аспак? В чистоте намерений друга он не сомневался. На то он и друг, что его сердцем понимаешь. Чутье подсказывало Мирзо, что интерес Антона вызван далеко не прагматическими материями, а разум требовал доказательств. «Коллекционированием местных сувениров Антон вроде никогда не занимался, – рассуждал Хамидов. – Но даже если бы его и стукнуло подобное увлечение, художественный салон в центре города выставляет такие изыски декоративно-прикладного искусства, что от заезжих туристов отбоя нет. Не стыкуется, – взвесил про себя Мирзо. – Адамович не из тех, что будет других по такому пустяку беспокоить».

Перед глазами возник тревожный Антонов взгляд.

Припомнился весь облик друга, напряженный последнее время, как натянутая струна. В этот момент всплыли в памяти случайно подслушанные дворовые сплетни, раздаваясь в голове противным шепотком. Да что они могут знать?!. Чудовищная грязь касалась Надюшки Скавронской, девочки, рожденной чуть ли не на его руках. Мирзо гадливо поморщился, но тут же его губы тронула веселая ухмылка. Он со смехом вспомнил, как ему чуть не пришлось разнимать женщин – свою жену и соседку. Зарина, как бешеная волчица, кинулась на сплетницу. Отважно вцепилась в волосы и оттаскала мерзавку на смех соседям, разбудив в муже гордость своим бойким характером.

С работы Мирзо специально вырвался пораньше.

– Муха! – с порога позвал он старшего сына. – Сбегай к Шоди. – Хамидов вытащил из-за пазухи сцепленную резинкой разномастную пачку засаленных денег. – Возьми два коробка.

Вытянул пятерку. Сын отвел его руку.

Богатырски сложенный красавец Мухаммад зарабатывал на мясокомбинате вдвое больше отца и гордился тем, что может позволить себе оплатить отцовские расходы. И хотя он по-прежнему обращался к отцу на «вы», ему казалось, что вполне имеет право на взрослые отношения.

– У вас гости, папа? – Муха лукаво ухмыльнулся.

– Скавронский хотел зайти.

Парень удивленно посмотрел на отца, как если бы заподозрил своего старика в непоследовательности. Молчаливый вопрос на лице сына смутил Мирзо. Он отвел глаза, стал нашаривать ногой затерявшийся у порожка шлепанец, поторапливая жестом Муху. Начал ворчать на беспорядок, а заметив, что сын все еще стоит у крыльца, вскипел:

– Давай-давай! Одна нога здесь – другая там!

Муха передернул плечами. Под тонкой тканью рубашки волной заиграли мышцы, крутая шея напряглась. Легким движением пальцев парень поправил воротничок и спокойно двинулся со двора выполнять отцовское поручение. Гостям всегда рады в этом доме. Это Мухаммад усвоил с молоком матери и воспринимал как аксиому. Другое не укладывалось в его голове, как можно угощать русского гостя анашой? С характером отца это совсем не вязалось… На свадьбах или обрезаниях – а без традиционного баловства ни одно настоящее застолье не обходилось – папироса, забитая пахучей коноплей, запускалась по кругу, «в цыганочку». Делалось это ненавязчиво, скрытно, чтобы не мозолить глаза. Кто не хочет – не подсядет. Кайф косых взглядов не терпит. Как тут расслабишься?.. Мухаммад и сам изредка потягивал коноплю и не понимал, почему к ней приклеился ярлык наркотика, почему безобидная травка притягивает к себе косые взгляды. Чаще, он чувствовал, осуждение исходит от приезжих. Наверное, по этой причине к русскому застолью всегда выставляется водка или вино. Реже – пиво. Но… если гость захочет… Его желание – непреложный закон. Любой хозяин дома чутко следит за этим, незаметно дает указания домашним. Если чего-то недостает – так же незаметно помогут соседи. Закон для всех един.

Шоди, к которому послал Мухаммада отец, приторговывал анашой по необходимости. Сосед плотно сидел на травке, а потому знал все злачные места, где можно ею разжиться. Чтобы окупить свои затраты на зелье, Шоди не отказывал никому в помощи. Сам бегал, сам вынюхивал – где получше. Денег сверху практически не брал, но по негласному закону ему обязательно отстегивалось с каждого коробка травы и с каждого кусочка гашиша.

Ему верили на слово, так как он не барышничал, не подсовывал что похуже для собственного выигрыша. Ни разу он не был замечен и на разбавленном иными примесями или слабо упакованном товаре. К его оценке прислушивались: тут он, можно сказать, прослыл поэтом кайфа.

Поэт пребывал в сказочной эйфории, путешествуя по мистическим садам. Это Муха сразу понял, едва увидел сидящего на корточках Шоди под сенью развесистого можжевельника.

– Почему в одиночестве, сосед? Здравствуй.

Парень присел рядом. Шоди протянул для приветствия обе руки. Веки его были полуприкрыты, и на лице блуждала улыбка. Он философски изрек:

Мухаммад точно не мог определить, приходилось ли ему слышать этот стих раньше и является ли он собственным сочинением Шоди или Хайяма, но слова ему понравились. Муха восхищенно вздохнул. Стараясь попасть в тональность настроения Шоди, он напомнил ему о цели своего визита:

– Не хочу срывать тебя с волны, но я по делу…

Шоди медленно задрал штанину, из носка вытащил коробок, долго разглядывал его с обеих сторон, открывал, принюхивался, мял руками клейкие листья с засохшей пыльцой и нерешительно отдал Мухаммаду, будто очень не хотел расставаться с товаром.

– А! – наконец выпалил Шоди.

– Сколько? – деловито поинтересовался Муха, переводя беседу в практическое русло.

– Трешки – не жалко? Я отстегнул «на пяточку», теперь вот – убитый. Время сколько?

Он посмотрел на циферблат часов Мухаммада. Взгляд долго фокусировался, разъезжаясь вместе со стрелками в разные стороны.

– «Ориентс» – это что значит? Восток? По восточному времени – я уже три часа как убитый.

Шоди пробило на смех. Даже когда Муха уходил от него, сосед все еще не мог справиться с припадком веселья.

Дома Муху тоже встретили раскатом дружного смеха.

– Твой отец меня неправильно понял, – потрепал его по плечу Антон Адамович. – Не стоило беспокоиться и тебя напрягать.

– Да ладно, – добродушно отмахнулся Мухаммад и стыдливо потупил влажные, как у коровы, глаза. – Дядь Тош! – Неожиданно для самого себя, Муха решил развеять некоторые свои сомнения: – А почему русские называют травку дерьмом, дрянью, наркотой. Боятся, что ли?