Дмитрий Вересов - Ворон. Тень Заратустры

– Лучше бы она никуда не ходила. Какая разница, где иссохнут слезы и какой крик опустошит чрево? Дочка Ниссо, сама уже мать пятерых детей, прятала полные слез глаза при взгляде на Каромат. Соседи начали поговаривать, что тронулась умом старая Каро. Да разве она одна ходила как тень по развалинам Хаита, пустая и простоволосая? Молодые женщины, и те в один день стали старухами, седыми, как и она, с такими же остановившимися, обезумевшими от горя глазами. Подбирали с земли чужие вещи. Что искали – сами того не ведали… Там, на завалах, и нашла Каро чей-то аспак. Их было много. Она собрала все, что могла. Зажгла, когда мулла читал прямо на завале ее родного кишлака, ставшем общей могилой, поминальную суру «Ясин». Огонь в них хранила год, как полагается. Когда приехал за ней Мирзо, она наотрез отказалась ехать в город. Тогда уже о ней поползли слухи, будто бы видит она духов. Стали приходить за помощью. На старости лет стала она нужной людям, ей верили. Так и осталась Каро в доме дочери. Позже Мирзо отстроил кибитку. Много ли старухе надо, чтобы себя да Сайфа прокормить? Светильник отдала Мирзо, когда приехал просить сватов в Вахш засылать. Сама не поехала, не хотела ни на шаг больше от своей земли отрываться. Вот светильник с зятем и передала. А зачем? Свадьбу все равно в Хаите делали… Ну да Зарина теперь вот сберегла. Мирзо даже не сразу узнал, что это вовсе не часть калыма, и не может считаться светильник только жениным нераздельным имуществом.

Зарина зажгла фитилек. По стенам разбежались танцующие тени. Мирзо взял из рук жены светильник. Аспак и в самом деле был похожим на лодочку. Обожженная глина была покрыта черной копотью, которая пачкала его руки.

– Моя Надежда скоро мамой будет…

Антон поднял глаза на Зарину. Этим было все сказано, все объяснено. Женщина улыбнулась, просияла, оглядываясь на мужа.

– Да хранят предки твой род! – радостно сказал Мирзо и протянул аспак Антону.

Антон растерялся. То, что он хотел взять на время – отдавалось ему в дар.

– А как же вы? – испугался он.

– Слава Аллаху, жива еще Биби Каро, – рассмеялся Мирзо, загадочно поглядев на сына. – Старикам за детьми не поспеть, но зато найдется всегда, что передать из рук в руки.

Взгляд Скавронского, прикованный к пламени светильника, растворился в пространстве огня. Внутреннее зрение устремилось в цветной коридор, скользя по всему спектру красок, ярких, преломленных в хрусталике глаза, как в магическом кристалле. Его тело осталось внизу, превращаясь в маленькую точку. Точка слилась с комнатой, затем превратилась в точку крыша дома, сливаясь с кварталом, наконец, далеко отступил весь город. В какое-то мгновение Антона коснулся легкий страх оторванности от земли. В туманности звезд он различил очертания большого дерева, словно подвешенного в облаках. Сполохи огня мелькали в его раскидистой кроне, а корни, точнее, газообразные сгустки, прозрачные и наполненные кровью, парили в пространстве. Дерево смотрело на Антона, и взгляд этот нельзя было сравнить ни с чем, что привязано к земному пониманию. Оно светилось неземной добротой и еще – мудростью. Она была сродни мудрости детей и стариков, помнящих, где они были, догадывающихся – куда уйдут. С удивительным блаженством Антон подумал, что Оно отдаленно напоминает лики святых, но лица при этом не различил, только свечение, как божественный фарр. Умиротворенность снизошла на Антона. Безотчетная мысль: «Смерти нет. Так назван пугающий своей таинственностью переход к иной жизни, и существует только она, только жизнь», – принесла ощущение блаженства и способность видеть от края до края. Он устремил взгляд вниз и увидел с необозримой высоты узкую лощину, сползающую со склонов в долину. Цветущее горное плато привиделось ему разноцветной игрушкой в руках гигантской силы. Пирамидальные тополя выглядели столь мизерными у подножия гор, что захватывало дух от грандиозного молчания вершин, но в самой тишине ощущалась обманчивость…

Антон верил, что некоторым людям дано улавливать природные изменения, предугадывать стихию. Он подумал о Надюшке, припомнил об обереге. Мысли слились воедино, как у старой цыганки, разглядевшей в символике карт открытую дорогу. Антону подумалось, будто сама мать-природа нашла своих многочисленных посланников, через которых открывался путь Надежде.

Огонек аспака запрыгал, возвращая Антона к реальности.

– Который час? – вздрогнув, спросил он.

Незаметно пришла ночь, напряженная, затянутая пыльной мглой. Пыль пригнал афганец, капризный ветер с коварным норовом. Упрямый, он собрал свои легионы, перегнал их несметную орду через хребты, по ущельям, выдохнул мглу на город, плотно накрыв его сверху, и затаился на время. Ни шороха, ни звука. Пыльная взвесь прибила все запахи. Сникли в саду лунники. Даже ночные мотыльки, летящие на видимый в ночи желтый цвет, казались припорошенными. Полнолуние слилось с городским электричеством. Блеклая муть не давала вздохнуть полной грудью. В переулке завыла сирена скорой помощи, а с другой стороны вокзала, словно эхо, отозвался милицейский свисток.

Скавронский брел домой, прислушиваясь к тревожной тишине, как сторожевая собака. На перекрестке он едва не налетел на сидящего на земле человека. Мужик обернулся к нему с безмятежно-пьяной улыбкой. Громко икнул и вдруг поехал, не меняя позы, лишь отталкиваясь руками от земли. Антон в изумлении замер, но как только человек остановился возле поребрика, до Антона наконец дошло, что это инвалид, а дощечка на колесиках, на которой он сидит, заменяет ему ноги. Скавронский подошел и протянул руку, чтобы помочь калеке встать на асфальтовую дорожку. Инвалид опять громко икнул.

– Теперь тебе хорошо, браток? – неожиданно спросил он, будто Антон всю свою жизнь только и мечтал подать ему свою руку.

Скавронский крякнул от тяжести тела, дощечка брякнулась об асфальт, издав металлический скрежет.

– Вот так хорошо! – усмехнулся Антон. – Ну, катись дальше…

– И тебе доброй дороги. – В глазах безногого калеки блеснул лукавый огонек.

Встреча с инвалидом вызвала у Антона неприятные воспоминания. Он с головой окунулся в прошлое, вызвав призраки, от которых все больше открещивался, не желая тревожить даже в тайниках подсознания. В какой жизни это было?.. Он думал о первой в его жизни женщине, не умея вспомнить, была ли она мила его сердцу, силился припомнить ее черты, но ничего, кроме горсти земли, брошенной в окно, не восстанавливалось. Из того последнего их разговора выпали фразы, слова. Только общий смысл остался тяжелым осадком. Смешанное чувство не то вины, не то обиды нахлынуло на него с той же остротой… Она хотела быть матерью его детей…