Елена Арсеньева - Мужчины Мадлен

– Шурка, хватай у него листок! – вдруг заорал Павел.

Коротков, надо сказать, показал завидную скорость реакции. Полмига, нет, четверть мига – и листок оказался у него в руках.

Виталий взвизгнул, ринулся вперед, но получил тычок в грудь и отлетел к стеллажу, чуть не уронив его и даже несколько сдвинув с места своей тяжестью.

– Чтоб ты сдох, урод! – простонал он. И Коротков ответил, как Шварценеггер в «Терминаторе-3»:

– Невыполнимая команда!

И заржал, чрезвычайно довольный собой и своим остроумием.

– Ты супер, Шурка, – с чувством произнес Павел. – Родина тебя не забудет. Давай листок сюда.

– Ага, сейчас, – презрительно сказал, как сплюнул, Коротков. – Только за пятьдесят процентов.

– Что?!

– Что слышал. Сначала договор у нотариуса заключим, а потом…

– Договор у нотариуса? – расхохотался Павел. – Да откуда ты таких цивилизованных слов набрался, чудило варваринское? Ой, не могу! Пятьдесят процентов ему!

Он даже глаза прикрыл от смеха… А вот не следовало ему этого делать, потому что Коротков снова проявил чудеса проворства – и выдернул файловую папку из рук Павла.

И отпрыгнул к двери, прижимая к груди трофеи: папку, бумажник и конверт. Свободную руку он выставил вперед, и из рукава скользнуло к ладони лезвие ножа. Потом высунулся он весь – отнюдь не безобидно-перочинный, а смертоубийственная финка.

Павел и Виталий попятились.

Алёна ойкнула и прижала руки к груди.

И в то мгновение… В то мгновение дверь в соседний кабинет, доселе загороженная стеллажом, открылась от сильного толчка. Хлипкий стеллаж свалился. Папки свалились на пол и разлетелись по нему. Коротков отпрянул было, но поскользнулся на пластике, покачнулся, начал падать… на миг его руки зависли рядом с лицом Алёны… И тут она поняла, что судьба снова дает ей шанс. Потянулась – и аккуратно вынула из рук Короткова папку и конверт. Бумажник же брезгливо отбросила. Свои десять тысяч она уже вернула, а остальное – да ну, заберите! Нам чужого не надобно!

С той же непостижимой и раньше даже вроде бы незнакомой ловкостью рук Алёна сунула папку и конверт в свою сумку, перебросила ее за спину и, выскользнув из-за стола, ринулась было к двери. Но Коротков уже восстановил равновесие, вцепился в ее руку, дернул к себе, взмахнул ножом.

Алёна взвизгнула, зажмурилась…

– Шурка, брось финкарь, – послышался хриплый голос. – Брось, а то стреляю.

Алёна открыла глаза – и застала очередную немую сцену, наблюдать которые, пожалуй, уже несколько подустал этот скромный и мирный кабинетик.

Та дверь, которую раньше загораживал стеллаж, сейчас была распахнута. На пороге стоял смертельно бледный парень – тот самый, которого Алёна видела в солярии, – и целился в Короткова из пистолета.

– Левка… – прошептал Шура, и сделался столь же бледным.

– А врачи говорили, тебя еще как минимум две недели в больнице продержат, – изумленно пробормотал Павел, и Алёна поняла, кого зрит воочию.

Да ведь это Лева Пономарев! Соперник Шуры Короткова! Бывший кавалер Киски! Владелец синей «Мазды»!

Правда, сейчас он был никакой не Лева, а самый настоящий Лев – грозный, рыкающий, беспощадный.

Ну и ну…

Ну и ну!

– Как же, буду я еще две недели париться на койке, если вся жизнь наперекосяк пошла! – гневно заявил Лева, не опуская ствола. – Он мою девушку увел! Если бы не та авария, я смог бы Киску уговорить вернуться. Помнишь, Шурка? У нас же дуэль была назначена! А ты меня под столкновение подвел, знал, что победителем на дуэли выйду, я же так стреляю, как тебе и не снилось! Засунул меня в больницу и Киску соблазнил! А я люблю ее! Я ее и сейчас люблю, несмотря ни на что! А ты ее отбил. А она ведь беременная была!

– Ну да, – кивнул Коротков. – От меня беременная.

– Нет, от меня! – воскликнул Лева Пономарев. – У нас с ней раньше все началось, чем у вас с ней.

– И что? – хмыкнул Шура. – Тут, понимаешь, главное не срок давности, а то, чей сперматозоид шустрее окажется. Вот мне и повезло. А тебе – нет.

– Киска! – громко позвал Лева, и в дверях появилась девушка – бледная, несчастная, растерявшая всю свою победительную, чуточку хамоватую уверенность.

«Да, – подумала фуриозная эмансипатка Алё-на Дмитриева, – слабость украшает женщину…»

– Киска, от кого ты беременная, от меня или от него? – вопросил Лева.

– Да я и сама не знаю… – еще больше побледнела Киска. И разрыдалась.

– Ах, так? Шлюха! Пошла вон, ты мне больше не нужна!

– Значит, это мой ребенок!

Два голоса прозвучали одновременно. Затем их обладатели некоторое время молчали, словно сами не могли сообразить, кто из них что именно вскрикнул. А потом Киска бросилась на грудь Леве, а Коротков, пиная рассыпавшиеся папки и оскальзываясь, вылетел вон. Из кабинета, из жизни Киски с Левой – и из жизни Алёны Дмитриевой.

Мавр, так сказать, сделал свое дело… ну и пошел вон, дурак!

Лева, обнимая Киску одной рукой (в другой у него был пистолет), улыбнулся Алёне огромными ввалившимися глазами:

– Моя помощь еще нужна?

И повел стволом пистолета в сторону замерших, как статуи, Виталика и Павла.

– Нет, – сказали в один голос статуи, – все будет решено самым что ни на есть законным образом.

– А то смотрите мне! – пригрозил Лева, и статуи согласно кивнули.

Лева вышел, уводя Киску.

– Ну что, госпожа Дмитриева, тогда от имени издательского дома «Виталий Шеметов» я предлагаю вам договор на издание дневника Мадлен, – солидно проговорил владелец вышеназванного дома. – В том случае, конечно, если на последней странице мы отыщем ее подлинное имя, – немедленно оговорился он, словно сделал сноску в тексте.

– А я от имени издательского дома «БТР» предлагаю вам аналогичный договор плюс еще договор на издание вашего нового детектива, – поспешно вмешался Павел. – И гонорар в два раза выше любой суммы, которую предложит Виталик.

– Спасибо, господа, – сказала Алёна и проворно скользнула к двери, – но я другому отдана и буду век ему верна. Пожалуй, свой роман я отнесу в издательство «Глобус». Надеюсь, с гонораром там меня не обидят, ну а если и обидят, господь им судья.

– А дневник?! – вновь в один голос закричали Виталий и Павел.

– А дневник… дневник оставлю для домашнего пользования, – сказала Алёна и вышла из кабинета.

«И мы прочитаем его вместе с Дракончегом. Думаю, ему понравится…» – подумала она и мечтательно улыбнулась.

А на последнем листочке было написано:

Когда я начинала свои записки, я обещала на последнем листке открыть тайну своего имени и написать своим подлинным почерком, кто я такая, кто такой N, кто такие Этьен, Франсин и прочие персонажи, встреченные мною на пляс Мадлен. Но история моя непомерно затянулась. По сути дела, надо начинать рассказывать другую! Я уже была готова сделать это, как вдруг заметила, что тайник, который я устроила в раме одной из своих картин, моей самой первой и любимой, «La vendeuse de fleurs à la place de la Madeleine», заполнен. Туда больше не войдет ни одного листка, даже этот последний мне придется положить между холстом и подрамником. Нужна новая картина, нужен новый тайник для того, чтобы я поведала о нашей любви с Этьеном… и о его любви с Франсин. Может быть, я напишу об этом. Может быть, нет. Может быть, я нарисую еще одну «Цветочницу». Может быть, нет. А пока я завершаю свои записки последним стихотворением. Я все перечитала, все вспомнила… и ни о чем не жалею! Ни о замужестве своем, которое сделало меня сначала счастливой, а потом несчастной, ни об изменах N, ни о наших ссорах, дележе имущества и неминуемом разводе. И, конечно, меньше всего я жалею о том, что однажды ночью, движимая отчаянием, убежала на пляс Мадлен и увидела, как она прекрасна. По-настоящему прекрасна. И жива!