Диана Кирсанова - Созвездие Весов, или Рыцарь падшей королевы

Отец и Ада о чем-то неторопливо переговаривались, сидя на диване, причем, как Арина успела заметить краем глаза, длинные папкины пальцы, находясь всего в нескольких сантиметрах от Адиного плеча, все время воровато подбирались к ее пламенеющим волосам.

Он еле сдерживался от желания пропустить сквозь пальцы эти золотые пряди, а может, и вдохнуть аромат всей шевелюры в целом – и наверное, поэтому не заметил, как быстро Арина засобиралась на улицу, предусмотрительно захватив в кухне помойное ведро.

Очнулся только тогда, когда она уже повернула ручку дверного замка.

– Арька! Куда?!

– Мусор вынести! – Для убедительности она погремела ведром и сбежала по ступенькам, предварительно закрыв за собой дверь на два полных оборота.

Валька стоял у подъезда, топоча копытами, как боевой конь. Даже дым из ноздрей вырывался – во как!

Она схватила Вальку за рукав и, хотя за ними никто не гнался, буквально протащила его по двору в сторону мусорных баков. Здесь, полускрытые тенью еще не осыпавшихся кустарников, они присели рядышком на какую-то здоровенную трубу теплотрассы, даже не позаботившись прикрыть ее сверху листком газеты или Валькиной курткой.

– Рассказывай!

– Слушай, слушай, я был прав, оказывается, – начал он очень взволнованно, – эта Наталья Николаевна не беременна! Она даже и не думала беременеть! То есть… Думать-то, может, она и думала, только не смогла! Вместо нее другая беременна, а сама она не беременная! Она только говорит всем, что беременная, чтобы, понимаешь…

– Ничего не понимаю. Вместо нее беременна другая? Что за чушь ты городишь!

– Погоди, я сейчас. – Он вытер пот и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы собраться с духом. – В общем, было так…

…Женскую консультацию на Профсоюзной Валька нашел довольно быстро, хотя ужасно краснел и «мекал», расспрашивая о ней прохожих. К его немалому удивлению, никто над его вопросом не хихикал в кулак и не пытался отпустить вслед какую-нибудь сальную шуточку. Всего через какой-нибудь час со времени начала своих поисков Валька толкнул стеклянную дверь небольшой кирпичной пристройки позади обычной районной поликлиники.

Было без десяти пять – «контрольное время», обозначенное Натальей Березневой. Притаившись на длинной, оббитой дерматином скамейке, на которой с бесстрастными лицами сидели четыре или пять женщин, Валька наблюдал за входной дверью. Никто не спрашивал у него, что он тут делает; наверное, принимали за молодого мужа одной из пациенток (упомянув об этом, Валька покраснел как маков цвет).

Березнева появилась даже раньше, чем он ожидал – вошла в дверь, размашистой мужской походкой прошла по коридору и, не снимая черной кожаной куртки, не спросив «кто последний?» и ни с кем не поздоровавшись, проследовала прямиком в кабинет номер семнадцать, возле которого сидело особенно много пациенток.

– Куда?! По очереди надо! – крикнули ей в спину.

Но Наталья даже не оглянулась.

Некоторое время Валька созерцал белую дверь с косым ромбиком «Каб. № 17» посередине. А потом, стараясь сделать это как можно незаметнее, вышел из консультации и через минуту зашел обратно – но уже с шумом, уверенно переступая через ноги сидящих, и точно так же уверенно потянул на себя дверь семнадцатого кабинета.

Расчет у него был очень простой. Ни разу не бывая на приеме у гинеколога, Валька тем не менее сознавал: никто не расставит гинекологическое кресло сразу у входа, и потому кабинет врача как минимум должен иметь нечто вроде «предбанника».

Так и оказалось.

– У меня там жена! – сказал Валька какой-то тетке со злобным лицом, которая попыталась было преградить ему путь. – Какая еще очередь, бабуся?! Я со своими делами к другому врачу хожу!

По счастью, а это было действительно везение, дверь в семнадцатый кабинет открывалась бесшумно. Шагнув за порог, Валька оказался ну если уж не в «предбаннике», то в некоем небольшом помещении, смежном с собственно кабинетом, где велись приемы. В нескольких метрах от него виднелась перетянутая марлей больничная ширма, за которой двигались две тени. В первом, тонком и гибком силуэте, он узнал Наталью Березневу. Второй, судя по всему, принадлежал врачихе.

Нагнувшись друг к другу, обе женщины вполголоса о чем-то беседовали.

Стараясь не скрипеть ботинками, он встал у стены, разделяющей обе комнатки, и навострил уши.

– Не знаю, Наточка, не знаю, не знаю… я звонить никого не просила – это, наверное, девочки из регистратуры что-нибудь перепутали, девочки. Спросить могу, могу спросить, но, мне кажется, не надо. Разговоры могут начаться, разговоры. А так никто ничего не подумает: пришла ты ко мне на прием, я тебе в карточку чего надо записала, и все, и все. Так что ты успокойся, Наточка, успокойся. Ничего страшного, ничего.

Этот голос, часто повторяющий одни и те же слова, принадлежал врачихе. Можно было зажмуриться и легко представить, как она выглядит: круглая полная женщина, похожая на наседку. И интонации у нее были соответствующие – мягкие, с каким-то подкурлыкиванием.

– И все же тревожно мне как-то, Марья Федотовна, – тоскливо ответила ей Наталья Николаевна. – Кто позвонил, зачем позвонил, откуда? А если кто узнал?

– Ну, милая, если ты ни одной душе не говорила, так и никто тогда не узнал. Потому что я – сама знаешь, могила. Я сама себе не враг, не враг сама себе. Один клиент соскочит – другие начнут отваливаться, другие. А у меня семья. Трое деток, трое. И всех кормить надо, кормить. На зарплату врача нынче, сама знаешь, не проживешь. Мы эту базу, ну вот, чтобы всех женщин, таких, как ты, с большим трудом создавали! По ниточке, по знакомству. И никто не хочет, чтобы в один прекрасный день все вот так раз – и рассыпалось. Никто не хочет!

– А у той, ну… у этой женщ… девушки… У нее… Как она?

– Здорова, Наточка, здорова. Деньги от тебя ей регулярно передаю. Фрукты-овощи она покупает, витаминится. Да ты не беспокойся. Недолго ждать осталось, недолго. Еще месяца три-четыре – и будем тебя в декрет оформлять, в декрет. Ты уже того, сама-то. Хоть животик себе какой накладной сделай, ну так – чтобы на работе или где подумали, что округлилась ты. Опять же, надо, чтобы разговоры, разговоры не пошли.

– Ладно… Придумается что-нибудь. Ох, Марья Федотовна! Страшно как! А вдруг она передумает?!

– Не передумает, не беспокойся. Не нужен ей сейчас ребятенок. Не нужен. Она замуж собирается. А тот, ну, за которого замуж, ребенка не хочет. Не хочет – просто категорически. Так что ты не беспокойся. Твой он будет, ребенок. Твой.

– Знаете как бывает – родит, к груди поднесут, и передумает она….

– Ну уж нет, такого не будет. Не поднесут ей. Как родит – сразу заберем и не покажем даже, не покажем. За это ты нам и деньги плотишь – чтобы все четко, четко чтобы все.