Диана Кирсанова - Созвездие Весов, или Рыцарь падшей королевы

– Вера!

– А… Прости, Кирюха. Ну вот, значит, года два он за ней ходил как привязанный, а на третий они поженились. На пятый – ты родилась, только Соня с тобой не шибко-то сидела, в ясли отдала, а сама в райком, к первому секретарю в помощники. Сашка все это время на «ЗИЛе» слесарил… То есть, как потом ясно стало, и не слесарил вовсе, и вообще он с «ЗИЛа» ушел на второй же месяц после того, как Соня его устроила. Компания затянула, а Соня уже не могла досмотреть – она в это время на работе горела, вся, без остатка…

– Я знаю, – сказала Кира.

Все свое детство она провела на руках у соседок и детсадовских сторожих. Мама появлялась редко, точно так же, как мало было мамы и в более поздних, школьных, Кириных воспоминаниях.

– Ну так вот! Зарплату Саня регулярно домой носил, Соня и не беспокоилась. А в один прекрасный день он домой не вернулся. Хвать – и на другой день его нету. И на третий… И вдруг явля-яется. В наручниках. Да не один, а с милиционером. А с ими и прокурор. Обыск у них в доме стали делать, меня в понятые взяли. Я на Соньку-то смотрю – закаменелая она вся, как неживая, и бледная, не приведи господь. Халатик на груди мнет, с Сашки глаз не сводит – и молчит. А милиционер тем временем шасть на антресоли и коробку оттуда тянет из-под Сашкиных штиблет. Коробку ту открыли, а там! Бумажников всяких да кошельков несчетно, да документы еще – одних только паспортов штук с добрый десяток на разные фамилии!

Кира представила себе эту картину: маленькая бледная мама, судорожно сжимающая у горла ворот домашнего халата, много чего повидавший равнодушный милиционер, затаившая от любопытства дыхание Вера… И стол в главной комнате, заваленный чужими вещами и липовыми документами…

– Какой позор! – пробормотала она, ежась от колючих мурашек.

Вера кивнула.

– Вот-вот, как менты эти ушли и Cашку с собой увели, Соня тоже все время это повторяла: «Какой позор, какой позор!» Уже ночь прошла, другой день наступил, а она все сидит на кровати и бормочет. Не скоро отошла. В простые секретарши к какому-то профсоюзному начальнику ей пришлось поступить, с работы-то прогнали, такое время было – нельзя партийному работнику в родственниках уголовника иметь… Саня-то, оказывается, карманником стал. Настоящим. В магазинах работал, на рынках, в кино. Особенно в троллейбусах любил кататься. В троллейбусе его и взяли.

Вера замолчала и, пожевывая губами, закатила глаза, подчеркивая трагизм момента. Ветер гнал по небу рваные лоскуты облаков. «Холодно», – подумала Кира.

– Суд был, – вздохнув, закончила Вера. – Пять лет ему дали…

Что-то в этих словах не состыковывалось, не давало принять их на веру. Ах да! «Пять лет»! Но ведь соседка сказала, что Кирин отец освободился совсем недавно!

– Дали ему пять лет, да только через пять лет он в Москву не вернулся. Прямо на вокзале, как из зоны вышел, грабанул кого-то – и загребли его сразу, со свеженькой справкой об освобождении. Пожалте, говорят, обратно, токо на этот раз сразу восемь вкатили, потому как он уже считается рецидивист. А я так думаю, что Саня это нарочно сделал, чтобы к Соне не возвращаться. Стыд-то глаза жжет. Ничего он не боялся, лихой парень, а Соню боялся. Потому что любил ее сильно. Единственная она у него была.

Они снова помолчали, а Кира ни с того ни с сего подумала вдруг, что сама она так ни для кого и не стала единственной – пусть даже и для карманного вора.

– Ну во-от, – внезапно погрустневшая соседка говорила теперь как-то тускло, без всякого удовольствия. – Потом, как восемь отсидел, слухи доходили – на третий круг пошел, все по тому же делу… Потом и на четвертый. Так и набралась ему четверная. И теперь он, Кирюха, вернулся. Наверно, свидеться захочет.

– Если мама не желает его видеть, то и я не хочу, – подумав, твердо сказала Кира.

– Это, конечно, дело твое. А все ж таки жалко мне его, Сашку. Ведь не случайно напротив вас поселился. Нет у него никого больше, только вы одни и остались…

– Если мама не хочет, я тоже не хочу!

Упрямство – это у них семейное.

Горе накрыло маленькую семью в этот же вечер. Вернувшись из института, Кира еще в прихожей удивилась омертвевшей, какой-то безнадежной тишине, царившей в квартире. И еще – едва уловимому запаху резковатого мужского парфюма и мокрым следам больших ботинок на коридорном половичке. Мама была дома, но из ее комнаты не доносилось ни звука.

– Мама!

Тишина.

Чувствуя, как сердце покрывается наледью страха, Кира, не разуваясь, прошла в глубь квартиры.

– Мама!

Мама лежала на полу у кровати, прямо на полу, неловко завалившись на бок. В широко открытых глазах плескалось отчаянье, рот кривился влево, силясь что-то сказать… Левая рука, вытянувшись по полу во всю длину, слабо царапала ногтями линолеум.

– Гиииии-и… – донеслось до Киры.

– Что ты? Что с тобой, мама?!

– Гии-иии….

Девушка обнимала Софью Андреевну, тормошила ее, пыталась посадить, положить на кровать, но мягкое тело болталось в ее руках, как тряпичная кукла.

– Гиииии-ииии…

– Что с тобой, мама, что?! Сюда кто-то приходил? Да? Ты его впустила? Он тебя обидел?

– Гиии-ииии-иии…..

Наконец она сообразила, что надо вызвать «Скорую», кинулась к прикроватной тумбочке, где стоял телефон. Накручивая номер, боковым зрением наткнулась на непривычный предмет. Машинально дотронулась пальцами – деньги! Целая пачка. Откуда?! Жили они небогато – это еще мягко сказано.

– «Скорая»? Примите вызов, с моей мамой плохо. Что? Пятьдесят два года, да, женщина. Я не знаю, какая температура! Быстрее, быстрее, девушка, записывайте быстрее, мне кажется, это инфаркт!

«Это» оказался не инфаркт, а инсульт. Кровоизлияние в мозг повлекло за собой необратимые последствия. Софью Андреевну парализовало, и она никогда больше не смогла говорить.

О загадочной пачке дензнаков, бог весть каким образом попавшей в их дом, Кира, целиком поглощенная новыми заботами, больше не вспоминала. И лишь много месяцев спустя, внезапно проснувшись ночью, как от толчка, совершенно ясно поняла, что случилось: в тот злополучный день к Софье Андреевне приходил Саня, ее бывший муж и ее, Кирин, отец. Это он принес и оставил на тумбочке пачку с деньгами, наверное, посчитав себя обязанным помочь женщине, потерявшей по его милости уважение окружающих, работу, карьеру и малейшую надежду хоть когда-нибудь выбраться из бедности.

«Мама видела его, говорила с ним. Наверное, он просил прощения, но она отказала ему… Тогда он достал деньги и предложил ей. И мама не вынесла этого последнего оскорбления, хотя «он», наверное, вовсе и не хотел ее оскорбить. Он ушел, а после его ухода с мамой и случился инсульт!»

– Гиии-иии… – вспомнила Кира последний звук, который она слышала от мамы. И вновь увидела руку, последним усилием воли вытянутую по направлению к тумбочке.