Пабло Де Сантис - Философия и гуманитарные науки

Я вспомнил, что на третьем этаже в конце коридора была подсобка, где хранились щетки, веники и тряпки. Пожалуй, там могли быть и свечи.

Когда мы поднялись на третий этаж, Трехо по-прежнему был без сознания, но ровно дышал. Дверь подсобки не запиралась на ключ. На полках стояли пустые банки от моющих средств, два металлических ведра, в углу валялись какие-то тряпки, превратившиеся в лохмотья. В глубине полки я нашел ржавый фонарик. Не без труда я сдвинул выключатель, но фонарик не загорелся. Я разобрал его: батарейки были новые, но контакты покрылись слоем купороса, вылившегося из старой батарейки. Конде нашел деревянный ящик, в котором хранились инструменты. Там были гвозди, щипцы и молоток. Я почистил отверткой контакты фонарика, освободив их от окиси, и снова включил. На этот раз он зажегся.

— Если вас уволят с кафедры, я возьму вас на работу в администрацию, — сказал мне Брук, забирая у меня фонарик. — Теперь мы готовы.

Конде взял из ящика молоток.

— Если на нас нападут, будет чем защищаться, — сказал он.

Мы вернулись в подвал и спустились по мраморной лестнице на нижний уровень. Из глубины потянуло прохладным ветром.

— Я боюсь тараканов, — сказал Дюпре.

Брук зажег фонарик и осветил вход в туннель.

— Та группа, о которой я вам говорил, прошла здесь днем, и их было больше двадцати человек, — сказал Брук. — А нас всего четверо.

— Трос, — сказал Конде. — Я не пойду, я страдаю клаустрофобией.

— Но в здании опаснее, чем в туннеле.

— Я где-нибудь закроюсь и подожду, пока не придут нас освободить. — Конде начал подниматься по лестнице.

— Опомнитесь, доктор. Там наверху — убийца, — закричал Дюпре.

Мне очень хотелось как можно скорее покинуть здание, но я вспомнил о Трехо, который лежал на втором этаже. И где-то там, наверху, был убийца.

— Я тоже останусь. Нельзя бросать раненого человека.

Брук и Дюпре, более заинтересованные в дополнительном спутнике, чем в моей безопасности, настаивали, чтобы я пошел с ними. В конце концов они уступили.

— Спрячьтесь в надежное место и забаррикадируйте дверь. Помощь скоро придет, — пообещал Брук.

— Дай Бог, — сказал Дюпре.

Брук пожал мне руку и пожелал удачи. Дюпре сделал то же самое. Неуверенными шагами они направились к туннелю.

— Да поможет вам Бог, Миро, — крикнул Брук. — Да поможет Он нам всем.

Голоса и шаги затерялись в глубине холодного туннеля. Я начал медленно подниматься по мраморной лестнице. Но уже через пару секунд я безотчетно ускорил шаги, и на третий этаж я поднялся уже бегом.

Я увидел Конде: он стоял на коленях рядом с Трехо. В правой руке он держал молоток, взятый из ящика. Тяжелая металлическая головка уже была готова обрушиться на голову моего друга.

Я набросился на Конде и сумел задержать его руку, но молоток все-таки опустился и ударил меня по лбу. На секунду я отключился; я упал на колени на ледяной пол и принялся лихорадочно соображать, пытаясь найти выход из создавшегося положения. Я знал, что сейчас последует второй удар. Преодолевая боль, я перебирал в уме возможные пути спасения. Когда я открыл глаза, Конде снова занес молоток над моей головой. В его взгляде не было ненависти, только разочарование; он неохотно приводил в исполнение приговор, который считал необходимым. Мой правый глаз был залит кровью, стекавшей с разбитого лба. Я отпрянул назад и уклонился от удара Конде. Я сам не помню, как вскочил на ноги. Спотыкаясь, я побежал к лестнице, что вела на пятый этаж; в два счета я взлетел наверх, спасаясь от одного убийцы, которого я хорошо знал, и приближаясь к другому, который пока не имел ни лица, ни имени.

Сначала мне показалось, что пятый этаж погружен в полную темноту, но потом я начал различать книжные горы и тропинки среди завалов бумажных папок. Из-за стекающей сверху воды бумажная масса превратилась в болото. Была светлая ночь, и лунный свет проникал сквозь грязные окна. Я шел вперед, не выбирая направления. До чего бы я ни дотрагивался, везде была мокрая бумага, расползавшаяся под руками; я ни разу не коснулся пола, я передвигался только по скользкому бумажному ковру. Раза три я поскальзывался и падал на колени в тошнотворные лужи.

Бесформенная бумажная масса превратилась в лунный пейзаж; монографии и старые книги, затвердевшие под воздействием воды, образовывали непреодолимые препятствия. На одном из многочисленных поворотов я услышал крысиный визг; мне в лицо ударилась синяя стрекоза с огромными крыльями.

Я представил себе чудовищный мир ночных тварей, нашедших себе приют в закоулках этого загнивающего пейзажа.

Я услышал свое имя. Меня звал Конде. Он повторял монотонно, без признаков ненависти или злобы: Миро, Миро. Я знал, что он собирался убить сначала меня, а потом — Трехо, и свалить эти смерти на таинственного убийцу, который, пожалуй, был его сообщником. В голосе Конде, как я уже говорил, не было угрозы; скорее, в нем слышалась подлинная усталость. Конде, этот убийца с ржавым молотком в руках, выкрикивал мое имя так, как будто взывал к жалости.

Я решил срочно вооружиться и поискал глазами какую-нибудь деревянную палку или какой-нибудь металлический ломик, но среди размокших бумаг ничего этого не было. Я подошел к окну и взглянул на соседнее здание; я завидовал тем, кто работал по ночам в высоких, хорошо освещенных башнях, я завидовал тем, кто не подвергался опасности. Я увидел прожектор, освещавший бронзовый купол, и выбрал его в качестве ориентира при поисках обратной дороги к центральной лестнице. Луна выглянула из-за фиолетовых туч и осветила маленькую комнату, в которой я прятался; я увидел сломанный пюпитр, глобус, свернутые в трубочку карты, валявшиеся на полу старого географического кабинета.

Я услышал шум и схватил глобус — единственное, что могло бы сойти за оружие. Луна осветила Конде. Он приближался ко мне с поднятым вверх молотком.

— Почему вы стали союзником этой женщины? Вам понравились ее стихи? Я сделал для вас все, что мог. Но вам захотелось объединиться с моими врагами. Ваша мать научила меня одной вещи: простить можно все, кроме предательства.

Я поискал другой выход у себя за спиной, но нашел только закрытую дверь. Я крепко держал в руках глобус, надеясь, что наш старый добрый земной шар примет на себя первый удар или хотя бы выбьет молоток из руки Конде. Я был как Атлант, державший землю в руках.

Конде набросился на меня. Он оказался сильнее, чем я думал; глобус выдержал удар, но развалился на куски и выпал у меня из рук.

— Я создал Брокку, а вы хотели забрать его у меня. А что было бы без меня? Только имя, сомнительная легенда. А я дал ему и жизнь, и смерть. Я дал ему книги. Еще несколько дней, и у Брокки будет биография и собрание сочинений.