Валерий Тимофеев - Роман О Придурках

Пытались рюмочной и другие названия дать, в надежде, что за лучшее премируют или хотя бы авторское свиде-тельство вручат. Были варианты типа: "Зверинец", "В ми-ре животных", "У Тоськиной соски", и даже "Соски у Тоськи", но они, слишком прямолинейные, одинаково ос-корбляли утонченный слух и той и другой стороны, и зате-рялись в пыльных архивах как заслуженно неизбранные.

Как и во всяком подобном заведении, в отстойнике имелся свой старшина. Большинство постояльцев носили скромные низовые имена: Глаз, Фикса, Синяк, Фуфло, Мокрый, Бычок, Пацан и тому подобное. Старшину не по возрасту звали Батей, либо просто Александром Иванови-чем. Кликуха эта и следовавшее за ней положение неглас-ного вершителя судеб, смотрителя порядка и для многих не один раз папы родного, стоила среди алкашни многого. Стоила уважения, послушания и готовности пойти за спо-койствие пахана под молот кулаков и на ржавые ножи. А он, самый молчаливый из всех, самый незаметный, и в то же время самый живой умом и странными словами, выте-кающими из него, стоило ему заговорить своим тихим го-лосом, завсегда старался отодвинуться в сторону, пропус-тить вперед торопыгу либо наглеца, только глазом пове-дет, и опять нет его. Он даже не стремился узурпировать свою власть, подчинить тех, кто давно подчинился, пода-вить тех, кто еще мог сопротивляться. Принимал от кодла малую благодарность в одном виде — место за крайним к прилавку столиком, наиболее защищенное от сквозняков и чужих глаз, даже в отсутствие Бати старались не занимать. А если и решится какой залетный встать в уголке, подой-дут тихонько да и шепнут на ушко, занято, мол, мил чело-век, не перейдете ли добровольно осознанно за соседний столик. Понятливому иного совета и не надобно, непонят-ливому чего-нибудь и показать могут, мало — и пиджачок порежут, глазом не моргнут.

Батя — он в отстойник приходит не по расписанию, а по потребности души, а, значит, в любой момент заявиться может. Войдет тихохонько, встанет в свой уголок, а его уже поджидают молодые ребятки — вон у музыкального киоска стоят стайкой, музыки слушают да горящими глаз-ками добропорядочных людёв насквозь прожигают. Тут же, едва завидев отца родного, один срывается к Бате, здо-ровкается, наклонив голову с вытянутой вопросительно шеей. Батя кивнет в ответ, вроде как признавая за своего, значит все в порядке, жданки закончились. Через малую минутку перед ним полный стакан чистой как слеза мла-денца водяры стоит, а подноситель в карман Бати лезет и десятку за водку приподнесенную демонстративно забира-ет. Вроде как самому Бате западло в общей очереди стоять и покупать еённую, как все делают.

Батя первый стакан традиционно сам выпьет, потрясет смоляным чубом, разгоняя засевшую по мозговым клеткам похмельную болезнь. Второй и последующие, а их за вечер ему за его собственные червонцы услужливые мальчики немало покупают, обязательно с дружками ополовинит.

Уже не первый год такая карусель каждодневно вокруг отстойника кружится, на мысли нехорошие навевает. А никто вроде как и не интересуется, вслух вопросов не за-дает. И что это за мальчики-подносители, и за какие такие дела уважение свое Бате высказывают, некоторые даже из-далека на шикарных машинах приезжают ради покупки стакана водки Александру Ивановичу? Знать, большой че-ловек? Или с возможностями? В авторитете? Язык засуну-ли в одно место и вопросов не задают. Потому как каждый, кому вопросы задавать вдруг захочется, непременно вспомнит пару-тройку случаев, когда при нем кто-то необ-думанно полюбопытствовал. Ему на ушко слова ласковые пошептали, стаканом водки дармовой, когда добровольно, когда по малому принуждению угостили, и нет человека — через три дня на четвертый уже закопан и помянут здесь же, за столиком на гнутых ножках.

Пару раз за год менты наскакивали, хватали всех под-ряд, и Батю заодно. Знать, кому-то не спится спокойно, на-стучал, сердобольный.

Как только не шмонали! Думали: не наркотой ли втиха-ря приторговывают? Обломалось ментам, не то что не со-лоно, а вообще пустышку похлебали. Все чисты, даже дра-ного ножичка, за который причепиться можно было бы, не надыбали. А когда к машине своей мусоросборной раздо-садованные шли, вообще ополоумели. Колеса им не про-ткнули, чтобы заклеил дырку и кати дальше. Колеса им какие-то неразумные детки на полоски порезали. И полог брезентовый. И дерьма свежего коровьего в салон набро-сали, намекая, что, мол, мусор с дерьмом завсегда рядом. Успокоились, перестали честной народ рожами своими пу-гать.

Вот такие порядки у нас. А еще говорят — тихий микро-район, мафами из "Кредо" контролируемый.

ПЕРВЫЙ ЗАХОД

Высокий худощавый мужчина в кожаной кепке с от-кидными клапанами, в серой поношенной ветровке, тол-стых роговых очках и с пышными усами, явно великова-тыми для его молодого возраста, долго стоял возле книж-ного киоска, приткнувшегося к центральной колонне. Он пытался просматривать атлас автомобильных дорог, бес-цельно открывал случайные страницы и нагибал голову, но глаза его изучающе блуждали по колоритным фигурам многочисленных тоськиных клиентов.

Время быстро приближалось к закрытию магазина.

— Мужчина в усах! Вы будете покупать, или вам тут в читальном зале? — специфический говор соответствовал специфичности профиля книготорговки второго пенсион-ного возраста.

Усатый попытался пропустить вопрос мимо ушей. Ему явно не хотелось привлекать к себе незаслуженного вни-мания. А о внимании заслуженном не только говорить, но и думать не хотелось. Но его молчаливое, а, следовательно, покорное вжимание послушной головы в костлявые плечи только раззадорило смелую киоскершу.

— Я вам, вам говорью, молодой человек, — втыкала скрю-ченным пальцем колючие слова бабуля. — Не делайте виды, что не понимаете, о чем я. Думаете, если у вас усы при-клеены и под кепкой женский парик, так вам тут и стоять бесплатно пускай? — Она оглянулась по прилавкам, подза-рядилась скандальной энергией, в избытке витающей по полупустому залу. — Если вам около меня надо, так купите чего-нибудь и стойте хоть с ногами, — голос торговки де-цибел за децибелом набирал обороты.

Еще чуть-чуть и на него начнут обращать внимание не только скучающие продавцы хлебного и колбасного отде-лов, но и те, которым он не собирался раньше времени све-титься.

Усатый протянул атлас крикливой бабке, нагнулся над ней, с усмешкой одержанного превосходства подавшейся к нему с протянутой рукой.

— Глохни, сука, — прошипел со свистом, — урою!

Рука, готовая принять книгу, замерла, словно на неви-димый кулак натолкнулась. До старой, получившей не-ожиданный отпор, дошел страшный смысл сказанного. Она густо покраснела и уронила до живота нижнюю че-люсть, набирая дармовую порцию общественного воздуха для последнего в своей жизни вздоха, и, казалось, навсегда лишилась дара речи. И тут молодой человек совершил ошибку, сказал то, чего ему, это он потом осознал, не стоило бы сегодня говорить.