Владимир Кайяк - Следы ведут в прошлое

Парикмахер, кончив свое дело и осматривая меня с удовольствием, спросил ласково:

— Крем, пудру?

— Спасибо, не надо!

— Одеколончик? «Шипр»?

— Пожалуйста!

В лицо ударили прохладные струи.

Запах показался мне резким, неприятным, дома я употреблял одеколон с менее острым запахом.

Перед парикмахерской уже стояло такси, Лусте беседовал с Лапсинем. Мы сели, и Лусте спросил, куда ехать.

— Постоим немножко на месте, — сказал я, откинулся на сиденье, поднял ворот пиджака, словно собираясь вздремнуть, и предложил шоферу: — Пожалуйста, опишите, как я выгляжу! Подробно! Отогните зеркальце, чтобы не заглядывать в него, и не оборачивайтесь! Вам все ясно?

— Совершенно ясно. Э-э, только... не принято вроде говорить о присутствующих... Описать все, как есть?.. А потом вы меня за это...

— Мне не до шуток, — нетерпеливо перебил я, — принимайтесь за мой портрет!

— Ну, тогда полный газ! — воскликнул Лусте. — Начинаю: рост — рост у вас тоже метр семьдесят три — семьдесят пять, фигура — стройная, никакого жирка. Прямая — о таких говорят: упадет скорей на спину, чем вперед. Ноги, руки длинные, шаг крупный, походка быстрая, немного смешная...

— Точнее! Что значит смешная? — заинтересовался я.

— Ну, э... Будто у вас колени не гнутся. Волосы каштановые, без рыжеватого оттенка, мягонькие.

— Товарищ Лусте, вы же меня по головке не гладили! — Мне что-то не понравилось это уменьшительное «мягонькие».

— И гладить не надо, так видно, — заявил Лусте. — Продолжаю: стрижка — полубокс. Голова, гм... в форме яйца. Лицо тоже узкое, длинное... На лбу волосы мысиком. Брови — прямые, черные. Глазки...

— Глаза! — запротестовал я. Уже второе уменьшительное!

— Глаза узкие, темно-серые, изменчивые...

— Изменчивые? Что это значит?

— Разрешите договорить! Изменчивые: то ввинчиваются в тебя, как штопор, а то такие, э... будто у вас там, внутри, транзистор устроен, вы его вдруг начинаете слушать и забываете обо всем...

— Товарищ Лусте, о том, что внутри, не надо, только о том, что снаружи...

Ах черт, что это Лапсинь не то закудахтал, не то закашлялся?

Лусте продолжал терпеливо:

— Нос прямой, тонковатый. Губы пухлые, извините уж меня, рот девичий, так же как — забыл сказать — длинные ресницы. А подбородок островатый — э! — недоразвитый, к вашему лицу надо бы покрупнее...

— Подбородок как у безвольных людей — так иногда говорят, — закончил я сердито.

Лапсинь опять закудахтал; Лусте продолжал с несокрушимым спокойствием:

— Человек этот вроде и сам понимает, что с подбородком у него что-то не того, поэтому иногда занятно выпячивает нижнюю челюсть... Шея длинная, тонкая, кадык не заметен. Голос — тенор не из приятных, иногда пронзительный... Ну как, хватит? Вроде бы все, товарищ следователь, даже чересчур много. Буду надеяться, что за неприятный голос вы не станете на мне отыгрываться!

Уф! Я сел.

— Еще не все, — сказал я. — Одежда?

— Модный, элегантный костюм, узкие брюки, коричневые дорогие туфли с дырочками, на кожаной подошве. Носки песочного цвета, с коричневыми стрелками по бокам. Желтоватая сорочка апаш, без галстука.

Перечисление деталей моей одежды было настолько безупречным, что, восхищенный способностями Лусте, я забыл свое невольное возмущение насчет «глазок», «мягоньких волос», «девичьего рта» и, главное, насчет подбородка, который «не того». Чертов сын! Вот так зрительная память!

— Товарищ Лусте, вам бы у нас работать с таким талантом! Завидую, честно сознаюсь!

— Еще забыл: вам двадцать лет с небольшим, — сказал Лусте.

— А вот и нет! Неожиданная ошибка: мне уже исполнилось двадцать семь

— Э, гм! Не обессудьте, очень уж молоденьким выглядите!

— Ках-ках...

Эти кудахчущие звуки опять вырвались у Лапсиня. Негодяй явно давился от смеха.

— Отлично, — перешел я на деловой тон, — теперь поехали. Товарищ Лусте, включите счетчик и поезжайте на Дворцовую, номер двенадцать!

— Давайте!

По дороге я спросил:

— Припомните, действительно ли ваш блондин был в черных туфлях на микропорке? В какой момент вы это заметили?

— А когда он у вокзала расплачивался и отсчитывал мне мелочь. Несколько монет упало, я их поднял, тогда и увидел, какие у него туфли. Мне на это не требуется много времени, достаточно бросить взгляд, и сейчас же у меня будто фотоснимок остается в памяти. Все мелочи помню: черные туфли примерно сорок второго размера, поношенные, левая с трещиной сбоку. Давно не чищенные, стоптанные на бок, особенно левая. Толстая микропористая подошва, зашнурованы не крест-накрест, как обычно, а ряд за рядом, как шнуруют спортсмены...

— Спасибо, замечательно! Костюм светлый, вы сказали?

— Костюм? Пиджак я не видел, а брюки были довольно светлые, серые, в полоску, с отворотами, не узкие, не широкие, обыкновенные. — На углу Дворцовой улицы шофер сказал: — Вчера вечером я привез сюда женщину с ребенком. Когда они вышли, поехал вверх по Дворцовой.

— И сейчас поезжайте так же!

Машина свернула на Дворцовую улицу.

— Напрягите еще чуточку свою феноменальную память, припомните, каких людей вы вчера здесь видели?

— Начинало моросить, на улице было пусто, почти ни души... Вон у тех ворот стояли, разговаривали мужчина и женщина, ласково разговаривали, улыбались. Дальше до дома двенадцать никого...

— С какой скоростью ехали?

— Не больше сорока.

— Какие-нибудь шумы слышали?

— Как же, слышал три выстрела как раз в момент, когда остановился на углу Рижской и улицы Калею, пропуская две машины. Их слышала и моя пассажирка с ребенком. Потом они вышли. Вроде в парке стреляли, в той стороне...

Мы проезжали мимо дома, где жил Бредис.

— Когда находились в этом месте, никого не заметили?

— Нет!

— Калитка была закрыта или открыта?

— Ворота закрыты, калитка приоткрыта.

— А следующие ворота?

— Открыты. Находясь здесь, я увидал, что впереди, у угла нового дома, стоит человек, голосует. Поравнявшись с ним, я остановился, он сел рядом со мной. Наш разговор я уже передавал.

— Да. Хорошо. Когда вы описывали его лицо, не припомню, упоминали ли вы — лицо у него было свежевыбритое или заросшее?

— Кожа лица была совсем гладкая — верхняя губа, подбородок, щеки... Как у вас сейчас.

— Вы почувствовали какой-нибудь запах?

— Насчет этого, э... Я глазастый, это точно, но обонянием похвастаться не могу, запахи не очень-то различаю. Даже запах водки не почувствовал, хотя блондин сказал, что возвращается с выпивки. Правда, я курил, когда вез его...

— Сейчас вы не курите. Чувствуете какой-нибудь запах?

— Нет! Да и окно открыто. А какой запах-то, бензином, что ли, воняет?

— Нет! Одеколоном... Вчера тоже окошко было открыто?

— Конечно.

В прокуратуре я расплатился с шофером и записал все, что он мне сообщил. Прощаясь, я ему сказал: