Владимир Кайяк - Следы ведут в прошлое

— Нет!

— Ни одного постороннего вы не видели?

— Нет!

— Лично у вас имеются подозрения, какие люди или обстоятельства виновны в гибели вашего мужа?

— Нет... Трудно представить. Я долгое время была уверена, что это несчастный случай.

— Как по-вашему, почему покойный ушел от остального общества и один взобрался на скалу?

— Думаю, что он был выбит из колеи известиями, полученными из министерства. Зар никогда не показывал людям своего настроения. Предполагаю, что он хотел побыть один, обдумать.

— Могли ли неприятные известия нарушить его душевное равновесие? Я хочу сказать: по своему характеру он...

— Я вас понимаю. Нет, нарушить его душевное равновесие на длительный срок ничто не могло. Это был на редкость хладнокровный, уравновешенный человек... На редкость хладнокровный.

— Неизвестно ли вам что-либо о конфликтах Зара с кем-либо, об осложнениях на работе?

— Нет! Он никогда не разговаривал со мной ни о чем, относящемся к его работе. Равно как о других осложнениях и конфликтах. Нет, даже не заикался...

Я заметил, что разговор утомил ее, хотя она слушала внимательно и отвечала спокойно.

— Благодарю вас. Могу ли я теперь зайти в комнату покойного? Вы проводите нас?

— Пожалуйста. Я покажу, куда идти.

Мы вошли в прихожую. Белла Зар отперла дверь.

— Пожалуйста, здесь он работал, находясь дома, все его бумаги в ящиках письменного стола. Никто ничего не трогал. Но я не хотела бы здесь находиться. Занимайтесь, сколько вам будет нужно, я буду ждать вас в комнате, где мы только что были. Не спешите, вы не мешаете мне, я обычно ложусь поздно.

Я обвел взглядом помещение. Тот же стиль, что и в первой комнате. Современная мебель. Две картины: на одной — полнотелая обнаженная женщина во вкусе Рубенса, выжимающая воду из своих длинных красноватых волос после купания; вторая — натюрморт с рыбами и фруктами. Массивная серебряная чернильница на письменном столе. Коллекционный фарфор под стеклом на полке.

— Да-а, Зар умел жить, Такой дом... Такая жена! — восхитился Лапсинь и тут же устыдился своей вольности, с опаской покосился на дверь.

Я сел к письменному столу. Пыль... Да, здесь давно никто ни к чему не прикасался. Стол не заперт. В ящиках и на полках порядок, бумаги разложены по папкам, легко разобраться. Я принялся за них, а Лапсиню сказал, чтобы он заглянул в шкафы в глубине комнаты.

— В одном книги, — объявил Лапсинь, — в другом одежда, пальто, костюмы.

— Ладно, — ответил я рассеянно. Подумалось: «Однако я сам не знаю, чего ищу». Интересно было бы заглянуть в его переписку, но здесь одни скоросшиватели. А может быть, аккуратный Зар и письма подшил? В алфавитном или в хронологическом порядке.

Пока что я находил лишь бумаги, мало привлекавшие меня: набросок доклада, прочитанного Заром, черновики отчетов, справки с прежних мест работы, две почетные грамоты, врученные Зару за отличную работу, личные документы... Наконец-то письма! Вынул первое из конверта. Кто-то называет Зара дорогим другом, просит устроить на работу его сына Юриса; он неплохой парень, только немного взбалмошный.

Вместе с Лапсинем мы осмотрели карманы пальто и костюмов Зара, но ничего не нашли.

— Лапсинь, идемте!

Мы вышли в коридор. Откуда-то доносилась негромкая музыка, и я невольно почувствовал себя виновным в том, что нарушил покой дома, где поселилось горе.

Музыка доносилась из комнаты, где мы вначале разговаривали с хозяйкой, дверь в темный коридор была оставлена приотворенной.

Заглянув в освещенную комнату, я на миг замер у двери. Белла Зар, наверно, не заметила, как мы подошли, она сидела в кресле возле радиолы и слушала южноамериканскую песню, тихую, но полную страсти и тоски. Пела женщина, голос у нее был низкий, богатый модуляциями. Мелодия — с непривычными для нашего уха, неожиданными и резкими переходами, почти варварскими диссонансами.

Но не сама песня заставила меня остановиться у дверей; я смотрел на Беллу, на то, как она сидела, слушая музыку.

Резковатый, красно-желтый свет торшера косо падал на нее, на ее плечи, на опущенную руку с дымящейся сигаретой, на черноволосую голову, откинутую на спинку кресла... Белла была в этот миг непривычно, экзотически красива — скорее картина мастера, одаренного огненным воображением, чем реальная женщина. Красный, желтый, черный цвет. Смягченные линии рта, отсутствующее выражение прищуренных глаз, казалось, они смотрели сквозь окружающее на что-то видимое только ей, принадлежащее только ей...

Я вдруг почувствовал, что совершаю нечто недозволенное, бесчестное. Выслеживаю, чуть ли не краду.

За мной, точно так же застыв, стоял Лапсинь, я ощущал его горячее дыхание на своем затылке.

— Простите! — заговорил я, открывая дверь шире.

Она повернула голову и мгновение глядела, будто не понимая, кто обращается к ней, будто делая усилия, чтобы вернуться к действительности.

— Вы... уже закончили?

— Пока что да.

Я заглянул ей в лицо; в нем уже погасло все небудничное, что я беззастенчиво подсмотрел. Серьезное до суровости, спокойное лицо, сжатый рот, глаза без блеска, похожие на бархат. Лишь несколько теней и складок, проложенных страданием, не смогла заровнять на своем лице эта женщина.

— Еще раз простите за вторжение, нам это было действительно необходимо, — сказал я.

— Приходите всегда, когда нужно.

— До свидания.

— Всего хорошего.

Я уловил горьковатый аромат ее духов, холодная рука коснулась моей ладони.

Как только мы вышли на улицу, Лапсинь вскричал:

— До чего же она красивая! Точно... с какой-то другой планеты!

Вот и Лапсинь уловил и экзотичность и обаяние. В красно-желтом освещении с резкими светотенями Белла Зар, пожалуй, и вправду напоминала марсианку Аэлиту перед костром.

Обратно мы ехали молча. Я был взволнован. Атмосфера немого страдания в доме, из которого мы вышли, обострила мое желание успешно закончить работу, продвигавшуюся с такими трудностями. Перед глазами не меркло яркое видение — одинокая женщина, которая слушала экзотическую мелодию, глядя куда-то сквозь реальный мир. Куда ее уносили мысли?

Все равно, все равно куда. Если действительность так подло ограбила человека, — хорошо, если у него есть хоть какое-то Никуда, если там можно укрыться, забыться, перетерпеть...

Я посмотрел вокруг. Полная луна, тихая ночь, ни ветерка. Дома и сады окраины застыли в лунном свете, как в расплавленном серебре.

— Притормозите, Лапсинь! Вы не знаете, зачем мы тут остановились?

— Так точно, знаю. Подышать воздухом после самоотверженного выполнения служебных обязанностей, — В голосе слышался смех, а лицо было серьезное.