Джонатон Китс - Химеры Хемингуэя

— …а она, на минуточку, — целую книгу. Когда она умудряется над ней работать? Вот я чего не понимаю. И зачем скрывать это от лучшей подруги?

— Целыми днями сидя в библиотеке?

— И что? Она взяла карандаш и начала: «Когда-то давным-давно жили-были…»?

— Вообще-то она печатала на компьютере.

— А должна была изучать английскую литературу.

— С такой прозой, как у нее, — не должна. Ей это просто не нужно.

— Почему ты никогда не можешь встать на мою сторону?

— Какие тут могут быть стороны? Если Анастасия…

— Да блядь, ее зовут Стэси! — Мишель взяла с прилавка булку. — Стэси — студентка. Она читает романы. Она их не пишет. — Мишель мяла хлеб. Драла его на куски. — Ее зовут Стэси. Она, твою мать, моя лучшая подруга.

— Говорю же, люди меняются. — Я забрал у нее булку, заплатил и положил в сумку. Повел Мишель к машине.

— Если люди меняются, — сказала она, цепляясь за меня, после того как я усадил ее в машину, — куда деваются те, кем они были?

Столько перемен. Кто знает, в каком порядке? Никакого порядка. Ничего как раньше, никогда снова.

Мишель, это я, Анастасия.

Где ты? Как дела? Почему?..

Прошу тебя.

Стэси? Алло?

Саймон, это я, Жанель.

Где ты? Как дела? Почему?..

Дело сделано.

Каким образом?

С каких пор это тебя волнует?

Сейчас все иначе.

Да. Больше денег. Но это забавный бизнес. Я так понимаю, за все наши усилия нам причитается всего пятнадцать процентов.

Ты не о том.

Хотелось бы понять, о чем ты.

Это может быть выгодно и для нас. Для нашего дела.

Я знаю, Саймон. Потому этим и занимаюсь.

Редактор, с которым ты встречалась, не должен звонить Анастасии. Ну, мы же не хотим, чтобы…

Фредди дал мне слово. Теперь ты поклянись, что…

Что?

Что не будешь делать глупостей.

Глупостей?

Анастасия будет очень богатой девушкой, но только если им понравится вся книга. Если остаток рукописи окажется хуже, сделка будет расторгнута.

Ты выбила контракт на миллион.

Только если им понравится роман целиком, Саймон. Ты уже получил от нее остаток?

Анастасия — писатель. На такие вещи нужно время.

Я обещала Фредди месяц.

Я не могу…

Меня не волнует, зачем она тебе, Саймон. Твой вкус для меня непостижим, но формально ты приемлемый холостяк, и не мне об этом судить. Тем не менее обещай мне — как своему партнеру, своему деловому партнеру, — что не будешь… не будешь… не будешь делать глупостей, пока все окончательно не утрясется. Мы не можем себе этого позволить, Саймон. Мы не можем допустить, чтобы все пошло прахом из-за того, что эта девочка не сможет писать или вообще раскиснет из-за… из-за…

А если она скажет нет?

По поводу сроков?

По поводу меня.

Ты же на самом деле не думаешь…

Может, до того как она закончит, найдется кто-нибудь получше. Получше для нее.

Она обычная, Саймон, очередная твоя находка. Ты очарован только потому, что она изо всех сил пытается быть твоим типажом.

Мне нравится ее собственная одежда. Не придирайся.

Отлично. Я не буду к этой шлюшке придираться. Но ты должен обещать.

Что обещать?

Обещать, что не дашь опутать себя юридически, связать себя финансово, пока она не подтвердит все, на что претендует. Подожди, пока не получишь всю рукопись.

Обещать?

Обещать.

Хорошо, я обещаю.

Как бы то ни было, после этого он хотел ее постоянно. Каждую ночь — свидание. Она бросила библиотеку. Пропускала занятия. Но ей не хватало одежды и даже денег, чтобы расплатиться с Мишель за несколько приличных костюмов. Анастасия не могла появляться на людях в таком виде. Она даже ничего не видела без нелепых старых очков, которые теперь почти не носила. Она ушла домой.

— Мне нужно кое-что уладить, — сказала она Саймону. — Пожалуйста, пойми.

Он ждал. Не показывался в галерее. Галерея означала Жанель, а Жанель означала битву, которая, поскольку оба они были безнадежно правы, означала бесцельную и чрезмерную трату энергии. К тому же это отпугивало клиентов. Поэтому Саймон просто сидел дома. Ждал Анастасию.

Жанель тоже ждала. Ждала Саймона и уклонялась от его кредиторов. Отложила выплату компании, с которой он заключил контракт на расширение галереи, — уже одно это составило бы 800 ООО долларов. Сумма росла каждую минуту, каждый день, включая национальные праздники. Даже в Рождество. Деньги не верят в Санта-Клауса, несмотря на всю выручку, которую его доброе имя приносит мировым производителям игрушек, а у долгов не больше всепрощения, чем у ветхозаветного Бога. Так что Жанель ждала, когда Саймон принесет ей полную рукопись Анастасии, чтобы отослать бумаги в Нью-Йорк Фредди Вонгу, который ждал как никогда раньше ни от одного из авторов, чувствуя как никогда раньше, что вся корпоративная иерархия «Шрайбера» выжидает, чтобы вынести ему приговор, что, конечно, могло бы произойти и прежде, но откладывалось до оценки рынком важнейшей покупки сезона — «Как пали сильные».

Американская общественность ждала Анастасию, но, если честно, Анастасия тоже ждала. Она продала свои учебники. Ждала, когда ее новый модный оптик выдаст ей контактные линзы, чтобы мутные глаза поголубели.

Все зависело от Анастасии. К примеру, ее поведением определялись маршруты перелетных птиц. Прическа Президента Соединенных Штатов каким-то образом не обошлась без нее. Сообразно с Анастасией люди ели и спали. Происходили автокатастрофы. Паскаль, в чье пари верил Саймон, тоже говорит нам, что мир стал бы совершенно иным, будь нос Клеопатры чуть длиннее, — точка зрения, которую подтверждает современная наука, вплетающая мир в непрерывную ткань причинности: когда бабочка трепещет крыльями, потоки ветра сотрясают другой континент. В этой полоумной степени упорядоченности — непостижимом лабиринте отношений между всем и каждым во вселенной — кроется грязная тайна хаоса. Мир — механизм тоньше человеческого разума: лишь размывая его границы своим представлением о беспорядке и косясь через статистику на формулы, необходимые нам, дабы четко нанести на карту весь космос, способны мы примирить наши прагматичные потребности с рассеянной средой. Мы можем видеть мир лишь через хаос, как евреи видели Бога лишь через Его законы. Но мир — или Бог, если угодно, — все равно есть.

Все зависело от Анастасии, и все зависело от Саймона. Учтем Жанель. Двоюродный дед Стэси, торговавший спорттоварами. Президент Соединенных Штатов. Рассказывать историю Анастасии, как это делаю я, — лицемерие, точно использовать алгоритм для описания розы ветров. Не учтена окажется бабочка и, вероятно, нос Клеопатры. Но там, где ученый прибегнет к теории хаоса, писатель прибегнет к порицанию. История есть обвинение, если не окончательный приговор. Постигая мастерство рассказчика, я понял, что не смогу здраво поведать вам о бабочке в другом полушарии. Когда-то я хотел стать юристом в строгом деловом костюме. Господа присяжные заседатели… Я передумал, когда заблудился между истиной и ложью, лишился понимания, кое, помимо его ключевой роли во всех стандартных тестах, что мне пришлось бы пройти, дабы попасть в зал суда, казалось мне существенным в деле обвинения. Я стал рассказчиком, чтобы придержать правосудие. Это удалось бы мне лучше, будь я юристом. Мне бы назначили, какую сторону защищать. А писатель?.. Писатель изобличает одним лишь упоминанием. Простите этих людей. Они не хотели быть виноватыми.