Джонатон Китс - Химеры Хемингуэя

Мы столкнулись с ними на улице. Помню, что первым заметил ее — женщину на несколько лет моложе меня, на самом деле девушку, в маленьком черном платье и туфлях на каблучках. Коротко обрезанные алые ногти. Никаких бриллиантов на пальцах. Впрочем, тонкое запястье сковывал золотой браслет с брелоками, чья-то фамильная драгоценность. Черепаховая заколка в волосах тоже принадлежала другой эпохе, хотя она носила ее вовсе не из уважения к тому времени. Заколка подходила к ее волосам — старинный коричневый, подсвеченный мазком модного блонда. Она сутулилась, но тело ее выражало скорее не позу, а настроение. Я уставился на нее.

— Стэси?! — воскликнула Мишель.

Саймон шагнул вперед.

— Что вы здесь делаете? — спросил он. Стэси подошла к Мишель и сказала:

— Мы были на симфонии.

Мишель, обычно такая невозмутимая, какой-то миг не знала, что делать. Она обнимала Стэси, свою Стэси, все время, что они дружили. Они целовались, встречаясь и прощаясь, и спали в одной кровати. Но сейчас перед Анастасией в черном платьице, которого Мишель никогда не видела, она, кажется, не знала, с чего начать. Видимо, обе не знали, кто они для другой, кем должны быть, кем могли быть, что осталось. Они стояли точно в трансе, пока Саймон не пожал мне руку. Тогда Анастасия притянула к себе Мишель.

— Я тебе еще нравлюсь? — шепнула она Мишель на ухо голоском, который совсем не изменился.

— По-моему, Джонатон тебя даже не узнал, — сообщила Мишель Анастасии, когда они отпустили друг друга.

Анастасия посмотрела на себя. Саймон, однако, улыбнулся мне так, как улыбался, когда речь шла о больших деньгах.

— Идемте с нами, — сказал он, в упоении успехом забывая обо всех причинах, по которым нам не следовало этого делать. — Выпьем в «Дурной славе». — И пошел. Анастасия вернулась к нему, их руки сомкнулись естественно, точно захлопнулись дверные створки. Я остался с Мишель. Протянул ей руку, но пальцы наши по обыкновению сцепились, и мы страдали всего лишь полквартала.

То есть почти всю дорогу. Клуб «Дурная слава» находился ниже по переулку, населенному в основном праздными водителями лимузинов и праздношатающимися попрошайками. Знаменитости праздновали в клубе, собирали вокруг себя поклонниц за большими банкетными столами и делали такие заказы по винной карте, будто каждая их вечеря — последняя. «Дурная слава» не работала в дневные часы. Там были под запретом темные очки, а также фотосъемка, сотовые телефоны и искатели талантов без сопровождения самих талантов. Одни считали, что это очень по-лос-анджелесски, другие — что это очень антиголливудски, но все приходили и оставляли следы своих кредиток.

По правде сказать, «Дурная слава» не имела отношения к Лос-Анджелесу и еще меньше — к Сан-Франциско. На стенах висели винтажные плакаты с рекламой отдыха и путешествий, восхвалявшие любые места, кроме здесь, любое время, кроме сейчас. «СКЕГНЕСС [16] Скегнесс — курорт в графстве Линкольншир (Великобритания) на побережье Северного моря, ставший популярным после строительства железной дороги в 1873 г. Плакат с веселым рыбаком, до сих пор считающийся классикой рекламы отдыха, был нарисован Джоном Хэссаллом в 1908 г., слоган же, согласно легенде, придумал один из служащих Британских железных дорог. ТАК БОДРИТ» — сообщал плакат Британских железных дорог 1908 года, карикатурно изображавший курортный пляж, где скакал несомненно самый веселый старый рыбак во всей Империи. Другие отпуска выглядели экзотичнее. Скажем, получившая солнечный удар ВАЛЕНСИЯ, называвшаяся — в назидание французскому отпускнику-оптимисту примерно 1930 года — JARDIN D'ESPAGNE. [17] Сад Испании (фр.). И один из самых притягательных — ибо никто не мог внятно перевести на английский надпись, сделанную шрифтом «деко», — гласил: «BATAVIER-LUN GOEDKOOPSTE EN GEMAKKELJKSTE ROUTE GEREGELDE DIENST VOOR UR ACHT EN PASSAGE». [18] «Пароходы „Батавир Лайн“ — хороший сервис, дешево, всего 8 часов в пути» (нид.). Под надписью, раскрашенный черными, зелеными и синими чернилами, плыл пароход, бывший современным году, быть может, в 1915-м. Никто ни разу не смог мне сказать, куда пароход направляется и зачем. Прошло время, и я уже сам не хотел знать, опасаясь, что придется мне найти нового любимчика. Это было существенно: у всех, кто посещал «Дурную славу» хоть сколь-нибудь регулярно, был любимый плакат, любимое место и время, и столики резервировались соответственно. И поскольку я никогда не был стеснен в средствах, пока писал романы, а люди их читали, я был вхож в круги, приближенные к шеф-повару.

Анастасия никогда не была здесь. Пока она складывала в карманы Саймону спичечные коробки, тот рассказывал ей о плакатах — кому из знаменитостей какой нравится и с кем он сам прежде обедал, — но первым метрдотель узнал меня.

— Были в отъезде? — спросил он: в отъезде пребывали завсегдатаи «Дурной славы», оказываясь вне ее стен.

— В отъезде, — сказал я, пожимая плечами, что, как я знал, подтверждало любой таинственный смысл, который люди придавали моим словам. — А вы?

— Всегда здесь.

Саймон вмешался.

— Нам бы хотелось столик, — сказал он. — Столик, чтобы выпить, Марсель. — Затем, оттаскивая Стэси от вазы со спичками, пояснил: — Это писатель Анастасия Лоуренс. И кажется, вы уже знакомы с Джонатоном. Сейчас его представляю я.

— Его романы?

— Его искусство. А Фредерик здесь? — Он имел в виду шеф-повара, владельца заведения, а также, кстати, работ некоторых художников из галереи Саймона.

— Фредерика нет. Столик на троих?

— На четверых, — сказала Мишель. Она снова попыталась втиснуть ладонь в мою. Марсель подвел нас к столику. «СКЕГНЕСС ТАК БОДРИТ».

Анастасия расхохоталась над плакатом. Никогда она не бывала так легкомысленна. Ошалела. А Саймон? Никогда не казался он таким трезвым.

— Поехали в Скегнесс, — предложила Анастасия. — Кто со мной? — Она посмотрела на Саймона.

— Пляжи есть и на Ривьере.

— Но туда не попадешь Британской железной дорогой. Составишь компанию, Мишель? Я была плохой подругой, я знаю. Для меня это такая… такая обуза.

— Ты помолвлена?

— Нет, — сказал Саймон. — С чего ты взяла?

— Обуза, — пояснил я Мишель. — А не узы.

— Но почему нет?

— Саймон считает, что мне лучше закончить роман, — ответила Анастасия, — прежде чем мы подумаем о…

— Не хочу, чтобы она отвлекалась, — сказал Саймон. — Я слишком высоко ценю ее работу, не хочу становиться у нее на пути.

— А я ее увижу, Стэси? — спросила Мишель. — Ты же разрешила прочитать Джонатону.

— Да? — Выходит, Анастасия до сих пор не знала даже об этом. В ее глазах — таких ясных за голубыми контактными линзами — я увидел выражение, которое со временем стало мне знакомо, как моя собственная рука, — слепой безнадежный поиск. — Ты видел?