Джонатон Китс - Химеры Хемингуэя

Куда деваться? Захват плеч. Толчки бедер. Боже милостивый, эта новизна. Два тела. Так хочется всего, все доступно. Ни покровов. Ни времени. Ни. Времени. Да. И все же. Так. Так-так.

Она открыла глаза мне навстречу.

— Мы…

— Да.

— Мы не…

— Да?

Она притянула меня к себе.

— О, Джонатон. Ты ничего не знаешь.

Я вез ее домой. Мы не разговаривали. Мы отнесли ее сумки наверх, собирались распаковать.

— Помоги мне, — сказала она. — Пожалуйста.

Я прошел за ней в гардероб Саймона. Всю конструкцию он посвятил платьям, которые подбирал для ее изящной анорексичной фигуры, но не оставил места для той одежды, которую она обычно носила. И она просто вытряхнула всю кучу шмотья на пол. Босиком, согнувшись пополам, она опустошала чемоданы. Что мне было делать? Я пошел в масть: слившись с хаосом, стянул брюки, задрал ее платье и вошел в нее сзади.

— А, — сказала она.

— Мм?

— Хм.

У нас были все возможности. Я вошел глубже, руки сжимали тугую плоть ягодиц. Она наклонилась вперед. Опустившись на четвереньки, зажала меня в угол. Мы имели друг друга под рядами вешалок с пустыми костюмами Саймона. Она замерла.

— Обещай, что не кончишь, — сказала она.

— Что?

— Только с презервативом.

— Но я уже.

— Без меня?

— С тобой. В гроте Велланова.

— Я знаю.

— Тогда почему не сейчас?

— Думаешь, я пью таблетки?

— Я думал, все женщины пьют?

— Если есть причина.

— А как же — до?

— До Саймона?

— Сегодня, раньше. Когда мы были вместе, ты ни слова не сказала.

— Мы были в лесу.

— Какая разница?

— А что было делать?

— Что ты имеешь в виду?

— Не могла же я послать тебя в круглосуточный магазин за пачкой «Троянцев».

— А здесь? — Я посмотрел на нее, распростертую передо мной. — Ты этого хочешь?

— А как ты думаешь?

— А что мне думать?

— Я хочу, Джонатон, закончить то, что мы начали.

Это была деликатная задача — покинуть теплое ложе ее тела, грубо пробудиться, когда мою оголенную плоть встретили суровые объятия одежды. Она в платье проводила меня до двери.

— Лучше со смазкой? — спросил я.

— И пачку сигарет. Тебя это не обеспокоит?

— Не беспокойся обо мне.

Ей казалось, у нее есть время. Решила, что приготовит выпить. Налила виски, как раз на двоих. Этого ей хватит, по меньшей мере пока…

Скрипнула, открываясь, входная дверь.

— Уже дома? — спросила она. — Знаешь, мне и вправду нужна сигарета.

— Знаю. У тебя зависимость.

— Саймон?

— Клиент отменил встречу. У меня было свободное время, и… Это спиртное?

— Скотч, — сказала она. — Попробуешь?

Она его поцеловала, все губы в виски.

— Где Джонатон?

— С чего бы ему быть здесь?

— Он привез тебя домой. Он знает, что ты пьешь?

— Он ничего не знает.

— Но я ему доверяю…

Она заткнула мужа, втянув его язык в себя. Она целовалась, увлекая его вниз. Он крепче стиснул ее. Прижал к кровати.

— Может, позже? — попросила она.

Он покачал головой, уже полностью на взводе. Потом навалился на нее. Проник в готовую влажность ее возбуждения, едва откинув подол, забившийся между ног. Она сама задрала платье до груди. И, откинувшись на супружеский матрас, вцепилась в мужа, совокупляя себя со всем его неполноценным телом.

Стэси не останавливалась, разгоряченная погоней — за ничем. Она просто трахалась дальше, пришпоривала на скользком склоне. Она перекатывалась и извивалась, щипала себе соски так, будто их сосал человек, что находился внутри нее. Он, не отрываясь, смотрел прямо перед собой. Два обособленных яруса: между ними могли быть целые этажи и никакого лифта.

Выполнив поручение Анастасии, я поднимался по лестнице. С тридцатью шестью презервативами в коробке я был готов практически к любой неожиданности. Открыл дверь. Направился прямиком в спальню. Стэси отвела взгляд от мужа и закричала.

Что за этим последовало, могу лишь догадываться: я так их и оставил, не вмешиваясь не в свое дело. Отправился к Мишель. Естественно, ее не было дома. Совсем один. Что делать? Я взял ручку. Как там начинались мои романы когда-то давным-давно?

Мишель хранила знакомых в обувных коробках, составляла из них укрепления на полках в шкафу. Она никогда не оглядывалась. В ее схеме прошлому отводилось место; если держать его под контролем, оно не поймает Мишель в ловушку на плавном пути в будущее.

Я нашел коробки с именем Стэси. Вытряхнул содержимое на кухонный стол. Фотографии, билеты и запоздалые открытки с днем рождения. Приглашение на ее свадьбу, на котором она попыталась нарисовать их обеих: лучшие подруги держатся за руки. И больше ничего, кроме газетных вырезок в хронологическом порядке. Я читал до вечера.

Анастасия даже не пыталась скрыть свое преступление. Зачем? На самом деле никто не слышал, что она говорила. Подозреваю, она рано это поняла: если признание не влекло за собой последствий, можно искать оправдания без приговора. Возможно, я слишком великодушен к ней, но недостаточно доброжелателен. Ну да, это лишь домысел. Но если вы не верите мне, найдите эти ранние статьи на микрофише. Перечитайте старые газеты, зная, что случилось потом. Я всегда воображал, что предзнаменования — просто литературный прием.

Сейчас я понимаю, что это орудие, заимствованное у жизни для устрашения будущего, каузальный блеф. Анастасия, моя любовница, была мастером. Такая жизнь — литературное произведение; пускай оно написано другими, но автором, несомненно, оставалась она.

И все же мне остается гадать, что бы случилось, если б я тогда оставил все как есть. Если б она застыла навеки в своем фальшивом положении, без единого слова, приняв величие, что приписывали ей все и каждый? Скорее всего, мы бы смирились, чтили бы ее за подаренное нам произведение неоспоримой значимости, а поколения читателей «Как пали сильные» в замешательстве недоумевали бы, что за обстоятельства не позволили ей писать дальше. Таково и было бы ее наследство: примитивно выдав себя за другого, облечь читателей мимолетным облыжным состраданием. Разве жизнь ее не стоила дороже? Может, обнажала больше, нежели потерю всего? Подозреваю, она сама спланировала свое поражение; видимо, я планировал обратить его в победу.

Вернувшись, Мишель застала меня за работой.

— Милый? — спросила она. — Ты пишешь?

Наличие бумаги под моей ручкой было очевидно, поэтому я кивнул:

— Так, ничего особенного.

— Включи побольше света. Ослепнешь. — Она начала включать сама: сначала гирлянду белых рождественских лампочек, круглый год висящую на вытяжке над плитой для пущей праздничности, потом верхние лампы дневного света. — Ну вот, — сказала она, — так же лучше?

Я посмотрел на нее, выбеленную фальшивым светом. Оголенное лицо прошито морщинками, в волосах седые пряди. Глядя на нее, я видел, как старею.