Игорь Христофоров - Работорговец (Русские рабыни - 1)

Он никогда никого не любил, и жизнь отвечала ему взаимностью. Но иногда он не любил особенно сильно и в такие минуты ощущал себя наиболее одиноко. Вот и сейчас он ненавидел глупую начальницу, скучного, как осенний день, подполковника, пугливую, словно телка в стойле, Артюхову. И еще он ненавидел усатую Спицыну и кривоногую Архинчееву, и ненавидел мрачный кабинет начальницы с дурацкими часами с кукушкой, а вместе с этим кабинетом и этими людьми ненавидел и всю колонию, которая сейчас казалась ему тем злым ветром, что трепал его и не давал спокойно жить. А спокойно он и не мог дать жить -- ведь в прокуратуре постоянно требовали раскрыть убийство, а оно никак не раскрывалось и было уже пятым, с которым он не мог справиться, и ему уже намекнули, что если и здесь ничего не получится, то вышвырнут его в районную прокуратуру в глубинку.

-- Плохо, что не знаете, -- укорила Артюхову вновь закурившая Грибанова. -- Завтра в обед подъедут киношники. Съемки -- в клубе. У них по сценарию фильма -- выступление звезды эстрады в колонии типа нашей...

-- Звезды? -- удивилась тому, что уж точно не знала, Артюхова.

-- Да, звезды... Можешь не волноваться. Звезда -- не парень.

-- Хоть одно хорошо, -- вставил подполковник и подумал о том, что, наверно, эта звезда -- тоже приличная стерва.

17

Довольно большой зал клуба прогревали с ночи, и когда Ирина вместе с девчонками своего отряда вошла в него, она машинально сбросила фуфайку. Тепло, которого не было даже в спальных помещениях, яркий свет софитов, суета киношников и музыкантов, устанавливающих горы своей аппаратуры на сцене, шум возбужденных голосов -- все это так подействовало на Ирину, так остро напомнило ей о воле за забором, о другой жизни, что она сразу стала озираться по залу, чтобы найти Ольгу и рядом с ней спастись от сдавившего сердце одиночества.

Со времен горбачевской перестройки в колониях для малолеток разрешили носить не только казенные синие халаты, фуфайки и такую же казенную синюю школьную форму с белыми передничками и воротничками, а и "вольную" одежду. Но даже и на такое прикосновение к свободе не хватало денег. Кто победнее, тот так халаты с фуфайками и носил. Ирина, может, и сменила бы уже засаленный да кое-где старательно заштопанный бэушный халатик на платье или кофту с юбкой, но, во-первых, только недавно узнала, что это разрешено, а, во-вторых, не это сейчас волновало ее больше всего.

Скользя взглядом по пестрому залу и не узнавая резко изменившихся девчонок, она, наконец, поняла, где разместили второй отряд. Ольга сидела на крайнем кресле с таким лицом, словно кого похоронила. К ней было страшно подходить, но и не подойти Ирина уже не могла.

-- Ну, как свидание? -- спросила она у Ольги, которая сидела все с теми же накрашенными с утра глазами, но глаза смотрели слепо, в одну точку, и оттого макияж казался случайным и глупым вокруг них.

-- Что, бабка не пришла? -- по-своему поняла ее настроение Ирина.

-- Да хиляй ты отсюда! -- прошипела Ольга и посмотрела на Ирину так, будто это она виновата в ее дурном настроении. -- Хиляй, говорю!

Ирина дернулась, резко повернулась и вдруг ощутила чьи-то пальцы на запястье левой руки.

-- Стой! -- Ольга вскочила и просто выволокла ее из зала в вестибюль. Затравленно оглянулась на стоящих у выхода из клуба воспитателей. -- У-у, гады! Попов нагнали -- как на расстрел! Все в новеньких скафандрах...

-- Каких скафа...

-- Что? А-а, ты ж не сечешь! Скафандр -- это мундир. Вишь, стервы, все хотят в кино попасть...

Глаза Ольги, страшные, с болью глаза, вонзились в испуганные Ирины, вдавили ужас в ее сердце.

-- Я его убью! -- прошипела Ольга, брызгая слюной. -- Сукой буду, зарежу!.. И медленно, медленно, чтоб помучался!

-- Кого? -- еле выговорила Ирина, почему-то подумав о подполковнике, который перед построением на съемку опять приходил к ним в отряд и все что-то выспрашивал, высматривал, вынюхивал. И глаза у него были злые, горящие, и пахло от него еще сильнее, чем ночью, и ругался он так, что Спице и не снилось.

-- Кого? -- спросила уже саму себя Ольга и этим новым напоминанием как-то сразу срезала прежнее настроение.

Ее жесткие, грубые пальцы на Ирином запястье ослабли, глаза потухли, лицо стало вялым и грустным-прегрустным.

-- Как я его любила! Как любила! -- и ткнулась Ирине в плечо.

-- Оль, не надо... Я умоляю, не плачь, -- пыталась, как тогда Артюхова, погладить Ольгу по затылку, но у той так истерично подергивалась голова, что у Ирины такой нежности, как у Артюховой, не получилось.

-- Нет, х-хмых,.. нет, х-хмых,.. ты представляешь, -- подняла Ольга лицо в потеках туши. -- Я его... а он... х-хмых, х-хмых...

-- Ну, не надо, не надо, -- просто гладила Ирина ее по плечу. -- А то воспитатели увидят.

-- Бабка... х-хмых... на свидании... застучала моего... ну, помнишь, что по проводу бе... бежал, -- размазывала она сине-черную тушь по щекам, вискам и даже лбу. -- Он себе на воле... дру... другую завел... Сва... свадьбу ей пообе...

И опять упала Ирине на халат.

-- Пошли. Пошли умоемся, -- обняв, повела та Ольгу в туалет.

-- Куда?! -- выросла на пути огромная контролерша.

Черная рация в кожаном футляре на груди, волосы -- по сержантским погонам, -- та, что спала у дверей жилкорпуса в ночь побега и потом искала их у забора. Рот Ирины не мог даже открыться, и она бы, наверное, со страху выполнила все, что ни прикажет контролерша, но Ольга вдруг распрямилась и гаркнула ей в лицо:

-- Харю мыть идем! Не видишь, что ли?!

Контролерша хмыкнула, сделала шаг назад и в сторону, но свое преимущество все же подчеркнула:

-- Пять минут на все! И быстро -- в зал. Скоро съемка...

Ирина долго, как своего ребенка, умывала Ольгу, а та стояла маленькая, безвольная с таким видом, словно и вправду хотела превратиться в ребенка.

-- Плохую тушь девочки дали, -- старалась Ирина не говорить о свидании, бабуле, а тем более бывшем женихе. -- Был бы условный значок капельки на футляре -- точно б не потекла. Ты б, Оль, себе хорошую купила. На воле... -- и осеклась.

Ольга рывком распрямилась, рукавом фиолетовой джинсовой рубашки, которую она надевала, видимо, даже и не на съемки, а для свидания с бабулей, отерла лицо и сразу стала прежней Ольгой: решительной, яростной, крутой.

-- А какие мулявы, гад, с воли присылал, -- сощурилась она, и разные ее глаза тут же стали одинаковыми. -- Люблю, жду, ты только одну просьбу выполни, -- стрельнула глазами по Ирине. -- Хрен ему, а не просьбу! -ткнула кукишем в окно, занавешенное серым осенним днем.

-- Оль, не надо, -- грустно провела Ирина подрагивающей ладонью по ее плечу. Она и вправду ощущала теперь Ольгу чуть ли не как своего ребенка: глупого, жалкого ребенка, у которого отобрали любимую игрушку. -- Может, наладится еще все...

-- Наладится? -- покомкала Ольга узкий лоб двумя морщинками. -- Само не наладится... Вот если я только сама им малину не расстрою, -- и, озирнувшись по пустому умывальнику туалета, неожиданно зашептала: -Рванешь со мной на волю?