Игорь Христофоров - Работорговец (Русские рабыни - 1)

Левая рука Пеклушина нырнула в глубину ящика, еще недавно подарившего ему пистолет, нащупала там сначала что-то прямоугольное, резко засунула его в карман, потом нырнула еще глубже, схватила что-то круглое, в глубоких ложбинках, и отправила его туда же, рядышком к квадратному. Мезенцев уловил последнее из движений, но не заметил, что же это было. Он хотел спросить об этом, но не успел.

-- Всем стоять! -- зло выкрикнул Пеклушин. -- Одно движение -смерть!

Боком, приставными шагами, будто бы танцуя фокстрот, он продвинулся вдоль стола, встал на спину своему мертвому телохранителю, схватился левой рукой за металлическую ручку окна и, все так же удерживая в правой руке наставленный почему-то именно на Мезенцева пистолет, умудрился задом шагнуть на подоконник. Коричневая куртка на парне дернулась от толчка пеклушинских ботинок. Наверное, она хотела сделать это резче, чтобы подобной болотной качкой помешать Пеклушину удержать равновесие. А, может, это только показалось Мезенцеву, потому что уже через секунду он думал уже не о куртке, а о том, что в машине у Прислонова должен быть водитель, и теперь только он способен помешать Пеклушину.

-- Учтите, движение вперед для вас означает смерть! -- крикнул он с подоконника и сделал злой, ехидной улыбкой свое лицо плачущим. -- Я включил заградительную систему! Сделаете движение -- порвете нить, и тогда вас всех разнесет взрывом!

Мезенцев сразу вспомнил пеклушинское движение вовнутрь ящика. Неужели он действительно включил растяжку? Неужели он мог предусмотреть подобную перестрелку в своем кабинете?

Пеклушин тяжело, с хыканьем спрыгнул с подоконника на улицу и сразу пропал с глаз.

-- Врет, с-сука... Он все время врет, -- прохрипел телохранитель и захромал к своему ТТ.

-- Стоять! -- попытался его образумить Мезенцев. -- Не подбирать оружие!

Телохранитель обернулся и детскими глупыми глазами, так к месту смотревшимися на его небольшом грубом лице, вобрал в себя распахнутую милицейскую куртку Мезенцева, наставленный на него "макаров" и еще более сдавленно прохрипел:

-- Уйдет же, падла... Уйдет...

Взгляд Мезенцева лихорадочно обежал пол с разметанными по нему фотографиями, ни одну из которых он так толком и не рассмотрел и вообще даже не представлял, что же на них, скользнул по коричневой кожаной куртке, обследовал подоконник. Никаких нитей растяжек он не нашел, и от этого еще сильнее казалось, что они есть.

-- Стоять! -- еще раз не дал он телохранителю приблизиться к своему пистолету и, задержав дыхание, кинулся к окну.

Он до того сильно ждал взрыва, что когда пролетел метра четыре по воздуху и упал на обледенелый, чуть припорошенный грязным горняцким снегом асфальт, то даже боли не ощутил. Боль по сравнению с возможным взрывом за спиной казалась такой мелочью, что он мысленно был еще там, в комнате, а не на улице. И только когда тишина так и осталась тишиной, он вдруг понял, что Пеклушин и вправду врал.

Мезенцев посмотрел на дальний угол двора, зажатого серыми бетонными монстрами пятиэтажек, посмотрел туда, куда уходили следы модных пеклушинских лакированных туфель, но никого там не увидел. Дверь "мерса" со стороны водителя была распахнута. Видимо, он сбежал еще при первых выстрелах. Но сбежал как-то хитро, прихватив с собой ключи зажигания, и Мезенцев мысленно поблагодарил этого неизвестного ему водителя за довольно редкое сочетание трусости и осмысленности.

Забыв о раненом телохранителе, забыв о пропавшем неизвестно куда Шкворце, Мезенцев бросился по свежей цепочке пеклушинских следов.

25

Бриллиантовая брошь на лохмотьях нищего смотрится уродливо. Итальянский бирюзовый костюм Пеклушина смотрелся точно так же на фоне серых заборов поселка.

Мезенцев увидел его сразу, как только нырнул через узкий проулок от пятиэтажек на улицу Проходчиков. Пеклушин бежал вдоль бесконечного серого ряда некрашеных заборов, бежал к своему дому-замку, но, оглянувшись и увидев несущегося за ним участкового, резко передумал. Он клял себя за то, что не вовремя отправил джип, а вместе с ним -- и еще одного телохранителя, клял за то, что дом был недостроен, а значит, и укрыть его как следует не мог, и, когда сзади, заставив еще сильнее замолотить сердце, вылетел серо-синим пятном Мезенцев, он неожиданно даже для самого себя юркнул в ближайший проулок и, скользя по корке плотного свежего льда у колонки, выбежал на улицу Стахановцев.

Здесь все было еще более чужим, здесь не было даже его недостроенного дома, и он бросился, убегая от этого пугающе чужого, сквозь еще один кривой, обжатый покосившимися заборами проулок к шахтному двору.

-- Сто-о-ой! -- с криком вбежал Мезенцев в первый из уже пройденных Пеклушиным проулков, и его резко бросило вбок.

Он тупо и больно врезался в сразу загудевший, недовольно застонавший забор, упал в снег, а сверху, за шиворот, посыпались иголками осколки оббитой изморози. Звука выстрела он не слышал и, только когда бросил взгляд вправо, к середине проулка, понял, что всего-навсего поскользнулся на намерзшем ледяном пятачке у колонки.

Вскочил, ощутив неприятную боль в бедре и прихрамывая, выбежал на улицу Стахановцев. На ней было так пустынно, словно здесь вообще никто никогда не жил, и только облезлая собачонка, испуганно нырнувшая от Мезенцева с поджатым хвостом в переулок наискось, позвала его за собой. В собаке и Пеклушине было что-то общее, и он последовал за ней.

Выхромал к шахтному двору, и жар снова ударил в виски. Бирюзовое на светло-сером смотрелось очень заметно. Пеклушин бежал через двор, и Мезенцев помимо воли улыбнулся. После обхода своего участка в первый же день он точно знал, что Пеклушин бежал в тупик, образованный развалинами шахтных зданий. Слева тянулись нагромождения плит, балок и кирпича разрушенной шахтной бани, они натыкались на еще уцелевший копер главного ствола, а справа это полукольцо замыкали развалины эстакады и пока еще не уничтоженные здания вентилятора и подъемной машины.

Неожиданно дорогу Мезенцеву преградила траншея. Наверное, не прихрамывай он, перепрыгнул бы через нее и побежал дальше, не упуская бирюзовый костюм из виду, но каждый шаг ножом резал по лодыжке, и Мезенцев, раздраженно сбив каблуком спекшуюся коричневую глину с края траншеи, похромал в обход длинного здания лесного склада.

Обогнул его и невольно сглотнул горькую слюну. Шахтный двор был пуст. Бирюза испарилась, словно бы стала частью неба, и Мезенцев нервно встряхнул головой, сбрасывая с себя наваждение. Нет, даже после этой встряски пеклушинский костюм не появился.

Мезенцев похромал к развалинам бани. Ему казалось, что он бежит, хотя любой встречный мог бы сказать ему, что он еле идет. Но встречных не было, да и быть, наверно, не могло. Шахту закрыли год назад и, кроме редких профилактических работ под землей, больше ничего не делали. Что можно, здесь уже разворовали, а что не сумели утащить, так и лежало в руинах, и оттого казалось, что здесь еще совсем недавно отбомбились самолеты.