Игорь Христофоров - Страх

- Пятерка, - подняла бровь Тулаеву первая из цифр

телефона. - Подмосковье?

- Сейчас-сейчас, где-то был ответ, - завыдвигал ящики стола старший лейтенант. - Где ж он, гад, подевался?.. Я в МГТС, то есть в Московскую телефонную сеть, запрос делал. Они ж мне продиктовали, а я записал... А-а, вот он!

Вскочив со стула, старший лейтенант пробежал к платяному шкафу, рядом с которым стояли его кроссовки, вытянул из-под них желтый форматный лист бумаги, подержал кроссовки на весу и все-таки поставил их прямо на пол.

- Я в креозот левой ногой влез, - объяснил он. - Наследишь по паркету, потом в жизни не ототрешь.

Тулаев опять начал очередную пятиминутку борьбы со сном и на листок, замазанный креозотом, смотрел слепо. А когда старший лейтенант еще что-то сказал, он уже ощущал себя оглохшим. Что ни говори, а сон всегда оказывается сильнее человека. Перед глазами качнулся туман, и Тулаеву пришлось из самой глубины вытянуть силы, чтобы хоть на минуту отогнать туман. Взгляд прояснился, но на висках повисли такие тяжелые капли пота, словно он поднял ящик в сто кило весом.

- Это вам нужно? - повторно спросил старший лейтенант.

- Обязательно, - с растяжкой ответил Тулаев.

После такой паузы солиднее всего смотрелись слова, произнесенные с растяжкой. Не объяснять же этому мальчику в погонах, что майоры ФСБ тоже иногда хотят спать.

- Марфинский военный санаторий? - только теперь понял Тулаев, что пытался ему сквозь вату дремы внушить старший лейтенант.

- Да, санаторий. Там не записано, но они еще сказали, что телефон не именной. Он установлен в холле одного из корпусов. По нему звонят отдыхающие в Москву. Причем с него позвонить можно, а на него сигнал не проходит.

- Ну, это понятно, - согласился Тулаев. - А кто звонил?

- Человек, который воспользовался этим телефоном, не стал ничего диктовать на пленку. Он прослушал сообщение автоответчика, подождал сигнал-пикалку... Знаете, ведь иногда хозяева могут и снять трубку...

- Знаю, - с прежней майорской солидностью ответил Тулаев, хотя сам никогда телефона с автоответчиком не имел и, честно говоря, не знал, могут ли хозяева после слов с пленки сами снять трубку.

- Ну так вот... Он подождал, вздохнул и сам положил трубку.

- И все?

- Почти. Дело в том, что уже перед самым касанием трубкой рычажков он тихо произнес: "М-м-да..." Очень тихо, но пленка записала и это. Все-таки "Панасоник"...

- А с какого номера звонил этот... террорист? - Тулаев усиленно складывал число телефонных номеров сослуживцев, друзей и родственников с этим марфинским телефоном, и по всему выходило, что в списке больше нет неназваных номеров.

- Его там и не может быть.

- Почему?

- Он звонил из телефона-автомата.

- Я могу взять у вас кассету? - спросил Тулаев.

Он толком-то не знал, зачем ему эта пленка с туманным "М-м-да". Звонивший из санатория мог оказаться старым знакомым Свидерского, приехавшим на отдых откуда-нибудь с Камчатки и решившим разыскать его. А могла вообще быть ошибка при наборе.

- Оригинал дать не могу, - помялся старший лейтенант. - А копию...

- Можно и копию.

- Сейчас сделаем. Я вниз спущусь. Минут пятнадцать без меня посидите здесь.

- С удовольствием, - честно сказал Тулаев.

За старшим лейтенантом мягко захлопнулась дверь. Туман, только и ждавший этого, метнулся к глазам Тулаева. В голове стало так пусто, словно он забыл все, что с таким трудом запоминал всю жизнь. Спиной Тулаев сполз по спинке стула, совсем не ощутив ее деревянной жесткости, уронил подбородок на грудь и сразу перестал ощущать даже то, что еще мог: душный воздух комнаты, нудный гул машин за окном и биение собственного сердца.

23

Из прокуратуры Тулаев вышел на год помолодевшим. Двадцать три минуты сна да еще и сидя - в общем-то мелочь для мужчины, как говорил Карлсон, который живет на крыше, в полном расцвете сил, но после забытья мир, так и оставшийся жарким и неуютным, казался чуть приветливее. Если бы еще можно было умыться, то прокуратура вообще ощущалась бы домом родным. Но в туалет Тулаев не зашел, а возвращаться в здание не хотелось.

Впереди, как перед богатырем у камня-развилки, лежало несколько дорог. В Генпрокуратуру к следователю-конкуренту - раз. В экспертизный, или, как он там еще назывался, центр к "слухачу", опознавшему голос террориста, два. К нежданно появившемуся на горизонте братцу Миуса - три. Впрочем, Межинский говорил, что его в Москве нет. И оттого, что сразу появилось волшебное слово "нет", Тулаеву расхотелось идти и в два других адреса.

Он снова открыл дипломат, с которым пришел в прокуратуру, и в нем черным кирпичом ударил по пластиковой стенке видеофильм останкинского оператора. Зачем он его взял с собой, Тулаев не мог вспомнить. То ли еще толком не проснулся, то ли во сне позабыл свою прежнюю мысль.

Кирпич лежал и умолял, чтобы от него избавились. Суперворовка в эту минуту вполне могла обчищать очередной карман, а Тулаев, увидевший ее преступления, ощущал себя соучастником. Совесть червячком точила душу, и он, вздохнув, пошел к остановке троллейбуса.

На знаменитой Петровке, 38 его не очень-то ждали. Во всяком случае, никто не хотел забирать его видеофильм, будто не горел желанием стать, как и Тулаев, соучастником. Лишь в одном кабинете ему посочувствовали и, сделав копию с его фильма, пообещали поймать воровку. Червячок совести утих, и в эту минуту Тулаев вспомнил о Ларисе. Его тело еще хранило память о ее теле. Он позвонил ей из телефона-автомата, но трубка не хотела обрадовать его голосом Ларисы. Трубка пикала, жалобно вымаливая, чтобы он оставил ее в покое и повесил на рычажки. Тулаев выполнил ее просьбу и теперь уже вспомнил о Прошке.

В утренней суете он забыл оставить в миске его обеденную пайку. Хоть и не очень хотелось, но Тулаев все же вернулся домой.

На кухне он застал спящего прямо на столе Прошку. Рядом с ним лежала разодранная пачка "Вискаса". Когда Тулаев уходил к Межинскому, в ней оставалось больше половины, а сейчас и стол, и пачка отливали вылизанным глянцем.

- Ну, Прохор, ты совсем обурел! - сел перед ним на стул Тулаев. - Мало того, что сожрал без спросу, так еще и спать на моем обеденном столе примостился! А-а?!

Сытый Прохор изображал из себя калач с медленно плавающим вверх-вниз животиком-сдобой и на голос хозяина не реагировал. Возможно, он и слышал Тулаева, но проснуться сейчас для него означало потерю наслаждения ото всего сразу: сытости, теплой неги сна, умиротворенности.

- Нельзя тебя кормить капиталистическими штучками, - пошел во вторую атаку Тулаев. - Ты сам становишься наглым как капиталист... А-а? Молчишь? Я с тобой разговариваю, а ты, мерзавец, молчишь. Это что, бунт?

Правая нога Прошки дернулась во сне. На его мордочке безвольно поползла вниз челюсть с острыми иголочками зубов. Кот спал так крепко, словно это не Тулаев пропахал всю ночь в тяжком любовном труде, а он. Или он настолько любил хозяина, что решил сейчас доспать за него?