Энцо Руссо - Мафия изнутри. Исповедь мафиозо

Неожиданно дело с расследованием приняло опасный оборот. Дон Нино все время нервничал и однажды вечером в своем кабинете разорался на своего адвоката, упрекая в том, что тот не в состоянии ничего придумать, чтобы дать ему хоть немножко спокойно передохнуть.

— Тебя в любой момент могут притянуть за принадлежность к преступной организации, — говорил адвокат. Он повторил ему это три, четыре, пять раз. И оказался прав, ибо против дона Нино было выдвинуто именно такое обвинение и все газеты подняли страшный шум. Сказать по правде, обвинение насчет преступной организации судьи извлекают из ящика, когда у них ни хрена нет улик, позволяющих арестовать того, кого они хотят упрятать за решетку. «Это такая штука, которая может значить все и вместе с тем абсолютно ничего — все зависит от того, как повернуть», — однажды объяснил мне адвокат Семьи.

Однако обвинение было не так уж безобидно. Дело в том, что расследование против таких влиятельных людей, как кузены Сальво, по этой статье могло быть открыто любым судьей в городе, где они проживают. Все говорили, что их привлекают в связи с лотерейными конторами, но я слыхал, что они этими конторами уже не занимаются с 1982 года, когда уже проводилось следствие и были выдвинуты обвинения против важных шишек из областных органов власти.

На следующий день я сопровождал дона Нино на виллу по соседству с той, где провело рождественские праздники семейство Бушетты. Он вел машину не спеша и беседовал со мной. Сказал, что этот возглавивший следствие судья может его скомпрометировать, что он просто не знает, что делать. Интересовался, попадал ли когда-нибудь Стефано в подобные переделки. Это был странный вопрос; ведь они со Стефано были близкими друзьями, такие вещи он должен был знать сам, и ему ни к чему было спрашивать меня. Но тут я понял, куда он клонит этот разговор.

— Дон Нино, — сказал я, — я никогда не стрелял в судей. Кроме того, это такая работа, которую не делают в одиночку. Нужно подходящее оружие и подходящие ребята, а пока что это все имеется только у Корлеонцев…

Я хотел добавить, что при всем моем к нему уважении я, однако, не собираюсь участвовать в подобном деле. С ним я мог себе позволить так разговаривать. Но он расхохотался и не дал мне закончить.

— Да я, Джованнино, не это хотел сказать. Ты что, принимаешь меня за Аль-Капоне?

Больше мы к этому не возвращались. Дело было в первых числах июня. Несколько дней спустя убили капитана Д’Алео. Теперь офицеры карабинеров превратились в мишень для упражнений в стрельбе: Руссо, Базиле, Д’Алео, не говоря уже о генерале. Теперь уже никто не удивлялся. Началась настоящая бойня.

Я тоже уже не удивлялся. Я и сам не знал, суждено ли мне уцелеть, и не строил никаких планов на будущее. Жил сегодняшним днем, но глаза всегда держал открытыми. Когда я был вместе с доном Нино, то чувствовал себя в безопасности, но стоило остаться одному, предпринимал все меры предосторожности, какие только возможно. Всматривался в лица всех встречных и то и дело оглядывался, чтобы убедиться, что за мной никто не следит.

В середине июля дон Нино сказал, что я могу взять несколько дней отпуска и поехать к себе в селение. Я-то, сказать по правде, предполагал побыть немножко на море, поваляться на пляже у Мыса Дзафферано. Но ему обязательно хотелось отправить меня в селение, и я подумал, что это подходящий случай поглядеть, как там идут дела, и немножко подремонтировать дом. Я заметил на потолке пятна сырости и хотел позаботиться о ремонте до наступления осени.

Из осторожности я поехал не по автостраде, которая иногда может стать капканом, из которого не выберешься. Немного не доезжая до Санта Катерины Виллармозы, я увидел стоящую на дороге «126», а рядом женщину, пытавшуюся сменить спустившее колесо. Она жестом попросила меня остановиться. Других машин не было видно, вокруг простиралось открытое поле. Я спросил, что случилось.

— Мне никак не сменить колесо, и я поранила руку…

Рана у нее была глубокая — от середины ладони до запястья. Я перевязал ей руку своим платком, болтая о том о сем, чтобы отвлечь ее. Она была школьной учительницей, одной из тех веселых и неунывающих старых дев, которые привыкли прекрасно обходиться, без мужа.

На вид ей было примерно лет сорок пяти. С рукой в таком состоянии она не могла вести машину, и я отвез ее домой на своей. Она жила одна на верхнем этаже старого дома, соседей у нее не было.

Она угостила меня кофе и рассказала, что родом из Рандаццо, сирота, а ее сестра, единственная родственница, директор школы не то в Риме, не то возле Рима. Если бы не нос, она, бедняжка, была бы даже совсем недурна.

— Если вам ничего больше не нужно, я, пожалуй, поеду, — сказал я после того, как мы с ней поговорили, и так как она настаивала, чтобы я еще немножко посидел, то ляпнул первую пришедшую мне в голову глупость.

— Если я у вас засижусь, то бог знает что подумают люди…

— А что они могут подумать? Тут, кроме мышек, никого и нет. А потом ведь я не из этого городка, пусть болтают, что хотят, тем хуже для них.

И засмеялась. А я не смеялся. Я глядел на нее и размышлял. Может, меня вновь ждет такое времечко, когда понадобится тихая «норка». А лучше этой разве я могу где сыскать?

— Меня зовут Джованни…

Я провел у нее два дня. Больше оставаться не мог. У синьорины Маргериты аппетит был, как у молоденькой девчонки, хотя она далеко уже не была девчонкой. Она заставила меня клясться всеми святыми, и, так как я сказал, что женат и отец четверых детей, она не спросила у меня ни адреса, ни телефона.

— Когда буду возвращаться в Палермо, я опять заеду.

— А когда это будет?

— В начале августа, — сказал я, просто чтобы что-то ответить. И в самом деле, так оно и получилось. Несколько дней спустя после этого в Палермо сыграл в ящик тот судья, который хотел засадить дона Нино. [60] Вероятно, речь идет о судье-следователе Рокко Кинничи. — Прим. автора. Поэтому я подумал, что он, наверно, уже вернулся в свой кабинет с кондиционером и ему не терпится меня увидеть.

И тотчас пустился в обратный путь.

Мне не хочется рассказывать о последних месяцах своей жизни в Палермо. Я чувствовал, что вот-вот что-то должно произойти, и жил в постоянном ожидании. Я шел к дону Нино, сидел и ждал. Теперь я уже не беспокоился о том, что должен охранять его жизнь. Я понял, что — пока — его не хотят убивать.

— День прошел — и слава богу, Джованнино, — нередко повторял он.

Я глядел на него и размышлял. Все-таки наивный он был человек, этот дон Нино. Он привык к легкой жизни, к тому, что впереди его никогда не ожидают никакие трудности, — всегда шагал, словно под горку, а при первом же подъеме уставал и падал духом. И когда начинал нервничать, становился многословным, говорил без конца, чтобы отвести душу. Я уж позабыл все то, что он мне выкладывал и что я слышал, когда он беседовал по телефону. Беспокоясь за свое будущее, он теперь непрерывно жаловался и перечислял всех тех, кто получал в свое время от него и его друзей деньги и разные милости, — послушать его, таких было чуть ли не пол-Сицилии.