Алоиз Качановский - Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек

— Мой ты Эркюль Пуаро! — восклицает Ванда.

— Прошло время шуток, — говорю я грустно, — ты крепко держишься на ногах, но тебе уже ничего не поможет.

— Но мне ничего и не грозит, — уверяет Ванда, — ты не сумеешь доказать ни одной из вещей, которые ты перечислил. О том, что она была в костюме, я догадалась случайно. Никакого любовника на тебя не натравливала. Я совершила только одну ошибку, но она не повлечет за собой никаких осложнений: позволила тебе догадаться, что вчера была в твоей канцелярии.

— Согласно моей концепции, ты была даже не внутри канцелярии, а только под окном, — говорю я, — через окно ты разглядывала кабинет и заметила на этажерке гипсовую фигурку, которой перед твоим отъездом не было, потому что Нина подарила мне ее только месяц назад. Сегодня утром Пумс, к счастью, разбила эту мерзость и спрятала осколки в ящик. Но ты знала, что это была фигурка работы Кановы. Знала, потому что вчера восхищалась ею во всем ее великолепии. Не может быть другого объяснения.

— Несмотря на это вся твоя история высосана из пальца, — говорит Ванда, соскальзывает со стола, становится посреди кухни, обращенная ко мне лицом, с нацеленным в мою сторону револьвером. Совершенно не напоминает в эту минуту болезненную сентиментальную девчонку, какой она обычно выглядит. Глаза у нее сейчас, как два ножа.

— Не двигайся! — командует она. — Если выдержишь без движения две минуты — умрешь, узнав всю правду. Если пошевелишься хоть чуть-чуть — погибнешь раньше.

Это самая идиотская ситуация из всех, что случались со мной до сих пор в жизни, и, наверное, более идиотской уже никогда не случится. Похоже даже на то, что вообще со мной больше ничего не случится.

— Слушай, Ванда, — начинаю я, но она прерывает.

— Заткнись! — говорит она. — Ты уже достаточно молол вздор. Мы уладим это быстро. Я всегда очень хорошо относилась к тебе, но ты стал опасным, ты слишком догадлив.

Я мог бы попробовать броситься в сторону и исчезнуть из ее поля зрения, но успею ли? Ванда стоит так близко, что если бы я протянул руку через решетку, я почти достал бы револьвер. Разумеется, лучше не пробовать. Я всегда слышал, что в подобные минуты перед глазами души пролетает вся прошедшая жизнь, но на этот раз — ничего похожего. Голова у меня пуста, как бутылка под утро. Может быть, и существует какой-нибудь способ спасения, но он не приходит мне на ум.

— Все происшедшее не имело никакого отношения ни к Франку, ни к какому-нибудь сценарию, — говорит Ванда. — Может быть, у черной и были какие-нибудь претензии, но я ничего об этом не знала и совершенно не имела намерения ее убивать, зачем? Она погибла по чистой случайности. Стой! — кричит Ванда, потому что я невольно пошевелился.

Замираю в неподвижности, Ванда продолжает дальше:

— Как это ты не пришел к такой простой мысли, а данные у тебя были, ты ведь нашел помаду Майки в квартире Франка. И какие выводы ты сделал из этого?

Молчу. Ванда, впрочем, и не ожидает от меня ответа.

— Естественно, я давно знала об этом, но не имела доказательств. Я вернулась из отпуска на три дня раньше, чем предупреждала. И все эти три дня следила за ними. Я видела, как Майка выходила сегодня от Франка, поехала за нею, поднялась за нею на второй этаж, но в дверях твоего кабинета Майка встретила черную, поэтому я не могла к ней приблизиться. Я спустилась вниз, поднялась по пожарной лестнице к окну твоей канцелярии и увидела, как обе они крутятся по комнате. Я узнала свою знакомую из Монфлер, но не имела представления о том, что она здесь делает. Через минуту они вышли из комнаты, а на окне, как ты догадался, остался револьвер. Я взяла револьвер, перебралась на этаж выше и встала там, где сейчас стоишь ты. Увидела через окно Майку, сидящую на подлокотнике дивана. Голова ее склонилась, но это была Майка, в своем верблюжьем плаще. Относительно этого у меня не было никаких сомнений. Я выстрелила, спустилась вниз, уехала в гостиницу, утром встретилась с Франком на вокзале… и узнала, что он провел ночь у Майки — живой и невредимой, потому что вместо нее я застрелила черную. Весело, как? Теперь молись, потому что это уже конец.

Замечаю через ее плечо какое-то движение в прихожей. За спиной Ванды показывается испуганное лицо Пумс. Ванда оборачивается, опускает револьвер и вежливо объясняет:

— Мы тут репетировали, жаль, что вас не было при этом. Монти, действительно, дьявольски проницателен, вы имеете шефа-гения.

— О да! — подтверждает Пумс с восторгом. — Звонил какой-то господин, — обращается она ко мне, — просил, чтобы вы с ним срочно связались. Я записала номер.

— Уже иду, — говорю я.

— Твоя историйка была бы прелестна, — обращаюсь я к Ванде, — если бы не то, что Майка была вчера в шелковом плаще, а не в верблюжьем. В шелковом, зеленоватом. Я видел его у нее в ванной, скомканным в комок и втиснутым под ванну.

— Не повезло, — говорит Ванда, смотрит на часы, вручает мне револьвер и натягивает перчатки.

— Я договорилась с портным. Прощаюсь с вами, дети мои. До завтра!

— Иди в кабинет, Пумс, — говорю я. — Сейчас и я туда приду.

Я спускаюсь вниз, обхожу угол дома, у подъезда встречаюсь с Вандой, которая высматривает такси.

— Я классно играла, правда? — говорит она. — Кино потеряло во мне выдающуюся звезду, не хуже, чем Майка. Признайся честно: ты перетрусил?

— Ты и вправду подозреваешь, что у Франка роман с Майкой? Это не имеет никакого смысла, — говорю я.

— Это мне и в голову не приходило, — пожимает плечами Ванда. — А если бы даже и так, мир от этого не перевернется.

— Зачем ты ездила в Монфлер?

— Чтобы покрасить волосы. Там работает известный специалист, виртуоз хны. Тебе стоило бы знать, что я седею.

— О чем вы разговаривали с черной на шезлонгах?

— Я тебе уже говорила: о ее кузине, которая управляет пансионатом, о том, что будет на обед, ничего особенного. Бедняжка Клара не была интересной собеседницей, в основном, жаловалась на жизнь. Мне это быстро надоело, и я дала ей почитать книжку, чтобы избавиться от нее. К счастью, книжка захватила ее. Черная даже спрашивала: нет ли у меня еще повестей Стэна. В. Мелтона. Она была очень разочарована, когда я ей рассказала, что великолепный Стэн. В. Мелтон является на самом деле почтенным толстяком среднего возраста, и настоящая его фамилия — Кокач. Потом мы разговаривали с ней о толчее на железных дорогах. Черная при этой оказии похвалилась мне, что раз в жизни, восемь лет тому назад, попала в железнодорожную катастрофу. Ее фамилию даже напечатали по ошибке в списке убитых. Черная, кажется, считала это специальным издевательством редакции по отношению к ней.

Потом я сделала эту знаменитую фотографию, еще раз встретилась с нею, когда отдавала ей снимок, и больше ничего о ней не знаю.