Андерс Рослунд - Возмездие Эдварда Финнигана

Эверт Гренс придерживал дверь, пока Свен, Хермансон и Хелена Шварц заходили в комнату.

Джон уже сидел там, и Огестам тоже, они разговаривали, но замолчали, когда все уселись на те же самые места, что и пару часов назад.

Гренс вопросительно посмотрел на Огестама: о чем же вы беседовали? Но молодой прокурор только махнул рукой: да ни о чем — о погоде и долгой зиме, просто чтобы помочь подследственному чуть-чуть расслабиться.

Джон Шварц выглядел усталым.

Допрос вымотал его, он явно впервые облек в слова то, что с ним произошло: мнимая смерть, которую он пережил, как настоящую. Он рассказал, как умер в камере, а очнулся в помещении, которое, как он потом понял, было холодильной комнатой морга, а в следующий раз пришел в сознание в автомобиле.

Теперь должно стать легче, думал он. Продолжать. Огромные стены страха сломаны, и осталось только то, что осталось.

— Я лежал на заднем сиденье. Помню, что за окном было темно. Была ночь, и уличные фонари выглядели странно, когда на них смотришь, проезжая лежа.

Теперь и правда стало легче. Джон предвидел это, и так и случилось. Он был в сознании, все было настоящим, реальным.

— Я так… устал. Меня мутило. Словно вот-вот вырвет. Я спросил, где мы, они ответили, что мы едем на север в Кливленд и только что проехали Колумбус.

— Они?

Хермансон попыталась встретиться с ним взглядом.

— Это не важно.

— Кто еще сидел в машине? Кто сидел рядом с вами? И кто был за рулем?

— Эта история касается только меня.

Джон закрыл глаза и на миг оказался в своем собственном мире, где никто не мог до него добраться.

— Мы остановились у бара на въезде в Кливленд и купили еду, потом поехали дальше и добрались до маленького городка, кажется, он назывался Эри.

У Ларса Огестама кончилось терпение. Он снял пиджак, ему было жарко в этой тесной комнатенке, он вспотел.

— Мы? Кто это — «мы»?

— Этого я не скажу. Ни вам, ни ей.

Джон посмотрел на Огестама и указал на Хермансон.

Огестам произнес тихо:

— Конечно. Пожалуйста, продолжайте.

«Хелена.

Ты сидишь такая притихшая прямо передо мной. Ты веришь мне?

Ты единственная в этой комнате, кто знает меня. Мне плевать на остальных. Но ты-то веришь тому, что я рассказываю?»

— Я был в сознании. Но все еще… как бы в тумане, не совсем пришел в себя. Мне кажется, что мы остановились на подъезде к Эри, на частном пляже с частным причалом и темной водой насколько хватает глаз. Там был катер. Я не больно-то разбираюсь в катерах, но понял, что этот был мощный и быстроходный.

«Хелена.

Ну скажи хоть что-нибудь! Даже на процессе об убийстве были те, кто не покидал меня и верил мне, они верили в то, что я говорил.

А ты веришь сейчас?»

— Не знаю, сколько мы проплыли. Кажется, я заснул. Но это было красивое место, называется Лонг-Пойнт — мыс на канадской стороне и симпатичная деревушка возле Сент-Томаса. Там нас ждал автомобиль. С ключами внутри. Три часа до Торонто. Уже светало, ведь было лето.

Пока Джон рассказывал, Ларс Огестам перебрался к дальней стене, поближе к воздухозаборнику, который, впрочем, не работал.

— Прошу меня извинить, эта духота, мне нужен воздух.

Джон встал, распрямил спину и, расставив руки в стороны, чуть наклонился вперед и несколько раз потянулся. Огестам в другом конце комнаты дважды стукнул по вентиляционной трубе, но безрезультатно и, смирившись, сел на место и подал рукой Джону знак продолжать.

— Кажется, мы с час ждали в аэропроту Торонто. В автомобиле мне дали новые документы, я увидел имя: Джон Шварц. Реально существовавший человек, чье имя и прошлое теперь принадлежали мне.

Он продолжал:

— Восемь, а может и все девять часов до Москвы на «Юнайтед эйрлайнз». Потом несколько часов ожидания и еще один перелет — до Стокгольма.

Огестам утер пот со лба.

— Кто летел с вами?

Джон рассмеялся и покачал головой.

— И что же в Стокгольме? Когда вы здесь очутились? Кто-то ведь должен был вам помогать.

— Все это неинтересно. Вот теперь я сижу здесь. И я сделал то, о чем вы меня просили. Рассказал, кто я такой, откуда появился, как оказался здесь. Я бы хотел поговорить с Хеленой, если это возможно.

— Нет.

Огестам был резок и дал понять, что не желает никаких встречных вопросов.

— Вы не можете разговаривать с ней наедине.

— Нет?

— Нет.

— Тогда отведите меня назад. В камеру.

Джон встал и повернулся к двери, словно ему не терпелось уйти.

— Подождите немного. Присядьте.

Эверт Гренс молчал на протяжении всего этого неформального допроса. Он сознательно предоставил инициативу Хермансон и Огестаму: чем больше подозреваемый встревожится, тем лучше. Но больше ждать нельзя.

— Я одного не понимаю, Шварц, или Фрай, или как ты там себя называешь.

Громогласный комиссар уголовной полиции пошевелился на стуле и вытянул длинные ноги.

— Я понимаю, что ты мог притвориться мертвым в камере. Весьма талантливо, должен признать. Ясно, что пара врачей может вызвать чисто медицинскими средствами искусственную смерть, или хотя бы сделать так, чтобы это выглядело как смерть. А если эти самые врачи работают в тюрьме и решили вызволить осужденного из камеры, спасти его от смерти, тот, вполне вероятно, окажется на свободе. Мне все понятно и с автомобилем, и с катером, и с чужими документами, и с перелетом в Стокгольм через Москву. Надежные связи в криминальном мире, хороший проводник в пути, достаточная сумма денег — и все пройдет как по маслу.

Эверт неловко размахивал руками, пока говорил.

— Но вот чего я не понимаю, Шварц, так это того, как из холодильной комнаты ты попал в автомобиль? Как выбрался из надежнейшей американской тюрьмы, охраняемой по четвертой категории?

Гренс встретился с Джоном взглядом, пусть это был не официальный допрос, но все же он не даст ему уйти, пока не получит ответ на этот вопрос.

Джон пожал плечами:

— Я не знаю.

Гренс не отступал:

— Не знаешь?

— Нет!

— Тогда, Шварц, я понимаю еще меньше.

Бледный человек в тюремной одежде заговорил:

— Все, что я помню, что я знаю… это то, что я оказался там, потом я догадался, что это была холодильная комната в морге. А потом… в автомобиле. Все остальное… мне неизвестно.

— И вы не спрашивали?

— Нет. Не спрашивал. Я только что умер. Или, по крайней мере, верил, что это случилось. Были и другие вопросы, требовавшие ответа. Вот я сидел десять лет в тюрьме и раз — оказался в самолете, летевшем в Европу. Ясное дело, меня самого это потом интересовало, но уже некого было спросить.

Эверт Гренс не стал больше настаивать.

Это была правда. Он чувствовал это. Шварц понятия не имеет, как все произошло. Они действовали ловко, позаботились, чтобы он ничего не знал, и в этом был залог их успеха.