Леонид Словин - Время дождей

С равным успехом Буторин мог рассчитывать на ответ от кресел, расставленных вокруг стола, где сидели Ассоль и старичок администратор.

— Константин Леонидович! — крикнул Пашков.

Кремер опомнился первым.

— Вы идете? — спросил он у Мацуры. — Никто не может принудить нас участвовать в этой комедии. — Не оборачиваясь и не выпуская в кармане карманно-жилетный «браунинг», Кремер пошел к дверям.

Вслед двинулись Мацура и Буторин.

Пашков сделал шаг, чтобы задержать их, но Шкляр преградил дорогу, сунул пачку «Византа».

— Так нельзя, старик, покури!

Выходя, Кремер через плечо бросил взгляд в сторону антресолей. На нижней площадке лестницы, не совсем понимая, что от него требуется, стоял упитанный розовый юноша-старшеклассник.

Пашков досадливо махнул ему рукой:

— Подождите у киномеханика.

Мгновенная разрядка не заставила себя ждать.

— Смотрите: змея! — вдруг вскрикнула Позднова, но тут же засмеялась и расплакалась — с кресла свисал обыкновенный, забытый кем-то пояс от плаща. — Вы злой человек, Володя!

— Должно быть, здорово напугали наших предков, если через столько веков мы кричим при виде свернутой в кольцо тряпки! — попробовал шутить Шкляр.

Терновский метал громы и молнии:

— Пинкертон доморощенный! Надо сообщить вашим родителям! А может, и в милицию. Пусть проверят, из каких побуждений вы действуете. Буду чрезвычайно обязан, милейший, если вы исключите меня из круга ваших знакомых. Честь имею. — Он ушел вместе с Поздновой, Вероникой и Шкляром.

Только старичок администратор еще оставался в кресле.

— Вы рискуете оказаться в одиночестве, — резонно предупредил он, — нехорошо подозревать друзей.

— Я что-то не рассчитал. Но вы видели, как они вели себя? Кремер, Мацура… «Ребенок здоров!… «И заметьте: именно Мацура считает, что «Суд Пилата» — икона Тордоксы.

Старичок подумал.

— Известно: есть такие — на них трудно подумать, — он вытащил трубочку. — Идут исключительно по следам других — крупных мошенников! Из-под носа у них берут добычу…

— А потом что? — Пашков задумался.

— Получают отступные… Жалобу на них в милицию не подашь! — Старичок поискал по карманам — спичек не было. — Не приведи, пречиста дева! — Закончил он серьезно: — Про Мацуру не знаю: может, и нет у него детей. Милиция, наверное, проверила. А насчет Кремера… Я его своею рукой в номер прописал. Здесь все в порядке.

Гостиница спала, когда Ненюков вышел на площадь. Ему необходимо было время от времени находиться среди незнакомых людей — в метро, на вокзале. Это помогало думать.

Так было не раз.

Так было и когда он летел из Торженги — с места убийства Смердова в Москву, вслед за Гонтой, вернувшимся первым, чтобы координировать розыскные мероприятия.

В белой, лишенной звуков пустыне висело серебристое тело машины. Рассвет не наступал. Когда Ненюков смотрел по курсу на золотисто-червонное кольцо горизонта, казалось, самолет только покачивается с боку на бок, подставляя под невидимые струи то одну, то другую плоскость…

В самолете было тихо. Несколько раз мимо Ненюкова прошла с аптечкой усталая расстроенная бортпроводница: кому-то в первом салоне нездоровилось. Вокруг спали.

Ненюков думал о северной деревушке, которую он только покинул, об убийстве пастуха — обладателя «Святого Власия», о том, что в фотографии, оставленной преступниками в Москве, в квартире онколога, жители Торженги опознали своего земляка — Сенникова.

«Вопреки логике, вопреки здравому смыслу — вопреки всему, преступники намеренно вывели на свой след», — думал Ненюков.

Без фотографии старика на завалинке, обрывка письма, блокнота с телефонами никому не пришло бы в голову искать похитителей икон на берегу тихого лесного озера. После убийства в Торженге на этот счет не могло быть двух мнений.

«Странная логика, совершенно непонятный склад мышления…»

Ненюков оглянулся: бортпроводница с аптечкой вновь скрылась в первом салоне.

В Каргополе Ненюкову сообщили: Сенников Иван Алексеевич, запечатленный на любительской фотографии, несколько лет назад умер, захоронен в деревне Кирге. Сын его, Константин Сенников, в деревне не проживает, осужден за кражи, местонахождение неизвестно.

«Если преступник по непонятным причинам все же хотел — надо же прийти в голову такому! — чтобы милиция узнала о Торженге, почему он так странно распорядился уликами? Можно было много раз беседовать со старухой Ковригиной и ее дочерью, смотреть на полыхающую в сумерках трубу медеплавильного комбината и не догадываться о существовании погоста. А сам блокнот с телефонами? Разве не был он сфабрикован, чтобы завести следствие в тупик?»

«Рецидивист-уголовник, подбрасывающий «улики», — Ненюков сомневался. — Невероятно!»

Летели на юго-запад, Ненюков видел ветры, дувшие за окном, их всеобъемлющую голубизну. Внезапно четко разграничились три слоя: черный — снег под машиной, голубое — небо вверху и багровая полоса между ними.

Вставало солнце. В поразительно яркое по чистоте соцветие была врезана сверкающая обтекаемая сигара сопла.

До сих пор оставалось неясным, почему преступники оставили онкологу его вторую подписанную Тордоксой икону — «Апостола Петра». Зачем, оставив ее профессору, преступники потом завладели никому не известным, кроме специалистов, «Святым Власием»?

Ненюков чувствовал, ответы на вопросы где-то совсем рядом. Не следовало только ни в коем случае спешить.

Осторожно, чтобы не беспокоить соседей, Ненюков достал из пиджака блокнот с репродукциями. С обложки глянуло ставшее знакомым изображение человека со свитком. Апостол Петр, написанный Тордоксой почти четыреста лет назад, казалось, без остатка погрузился в нелегкие свои раздумья, оставаясь в то же время здешним, не до конца умиротворенным и искренним.

«Константин Сенников?» — снова подумал Ненюков.

Иметь противником рецидивиста-уголовника, даже очень опытного, для инспектора все-таки удобнее, чем бороться с новичком.

«Пристегнуть ремни, не курить!» — зажглось табло.

Пока глушили двигатели, пассажиры вели обычную игру: никому не хотелось выходить из самолета последним, но и ждать в проходе было тоже неинтересно. Поэтому, оставаясь на месте, каждый зорко следил за соседями. Когда в задних рядах неосторожно скрипнуло кресло, все двести человек поднялись одновременно.

«Где сейчас «Апостол Петр»? — попытался Ненюков сделать совсем крошечный шажок в рассуждениях. — Куда профессор определил его после кражи?»

Ответить на этот вопрос мог Гонта.

Набрав номер, Ненюков представил переполох, поднятый его ранним звонком, — оглушительный лай Альзена-младшего, шиканье Гонты — всю обстановку квартиры, в которой под утро раздается бодрый телефонный призыв. Однако ждать рабочего дня Ненюков не хотел.