Энн Грэнджер - Свеча для трупа

В ней просто не хватило бы мест, если бы каждый член парламента вдруг решил прийти на заседание. За кабинетами идет настоящая охота, и те, кто нечасто появляется в парламенте, могут неожиданно для себя обнаружить, что работать им негде, кроме как за столом в библиотеке. Другие — и в их числе Ларс — вдвоем-втроем занимали один кабинет.

Но сейчас он был в помещении один. Его коллега отправился куда-то в Африку в качестве «наблюдателя», и Ларс наслаждался непривычным уединением. Да и вообще у него сегодня было хорошее настроение. Еще несколько дней, и палата общин уйдет на летние каникулы, парламентарии разъедутся кто куда.

Он энергично потер ладони — узкие, с длинными тонкими пальцами. Его мать надеялась, что он пойдет по ее стопам и станет музыкантом, но он с самых ранних лет знал, чего хочет. Он хотел быть главным, заниматься серьезными вещами. Он хотел оказаться в «лучшем клубе Лондона». И вот он здесь.

По правде говоря, он еще не добился подлинной власти, но политические комментаторы отмечали, что его персона «достойна внимания». Он занимал то один второстепенный пост, то другой, а следующая перестановка в кабинете министров почти наверняка позволит ему оказаться на более значимой должности. (Хорошо осведомленные источники полагали, что премьер-министр будет перетасовывать кабинет осенью, когда соберется парламент. Ларсу можно было простить легкую эйфорию — он чувствовал, что власть находилась от него на расстоянии вытянутой руки.) Да, без сомнения, он шел вперед и вверх.

Улыбаясь своим сладким мыслям, Ларс пробормотал:

— Ну, посмотрим, что у нас тут сегодня!

Секретарша Рут только что положила на стол стопку писем из его избирательного округа. Каждое письмо было распечатано, каждый листок расправлен. Рут всегда клала сверху те письма, которые, по ее мнению, могли представлять особенный интерес. Сегодня она задержалась у стола и дала понять, что верхнее письмо чем-то вызвало ее недовольство.

— По-моему, какой-то сумасшедший! — сказала она. — Но, судя по адресу, он живет где-то совсем близко от вас. Я подумала, что вы можете знать этого человека.

Ларс взглянул на мятый листок дешевой линованной бумаги, и настроение у него слегка испортилось. У него возникло ощущение, что этот листок принадлежит к тем вещам, о которых мать говорила ему в детстве: «Не трогай это! Неизвестно еще, где оно валялось».

Он выглядел так, будто долго пролежал в заднем кармане замызганных штанов. Но Ларс был добросовестным членом парламента от избирательного округа, а ему написал его избиратель. И он отнесется к этому с должным вниманием. Множество политиков погубило карьеру из-за пренебрежительного отношения к голосовавшим за них людям. Преданность избирателей просто так не дается. И к тому же Рут сказала что-то про адрес.

Движением ото лба к затылку Ларс пригладил густые льняные волосы, унаследованные от матери. Даже в одиночестве он бессознательно проверял, все ли в порядке с внешним видом. Он был привлекательным неженатым мужчиной, обладал мощным потенциалом карьерного роста и неизбежно рассматривался в качестве выгодной партии. И он собирался в скором времени заняться этим вопросом, но здесь, в противоход всем остальным направлениям его жизненного развития, возникло препятствие, не позволяющее ему осуществить свои планы.

Он решительно выбросил из головы мысли об этой личной проблеме и взялся за письмо.

— Господи боже! — воскликнул он. — Это тот кошмарный старик! Какого черта ему надо?

Остатки настроения испарились без следа. Как и предполагала Рут, он сразу узнал адрес. Мысленным взором он увидел дом и его обитателя, написавшего письмо. Его бросило в жар, под воротником рубашки выступил пот. Ларс отодвинулся от стола, вскочил с кресла и подошел к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха и остудить голову.

Дверь позади него открылась, вошла Рут с кофе.

— Что-то случилось, мистер Холден? Вы какой-то красный.

Она оглядела его хозяйским и даже слегка начальственным взглядом, который был хорошо знаком Ларсу. Ей было под пятьдесят, и она уже сидела в этом кабинете, когда он в него въехал. Без нее он чувствовал себя как без рук. Рут была кладезем самой разнообразной информации и в том числе ходячей энциклопедией сведений, касающихся парламентских дел и этикета. Даже Маргарет Холден отзывалась о Рут с уважением.

— Нет, ничего. — Голос у него звучал не слишком уверенно. Прежде чем она развернулась, чтобы уйти, он заметил недоумение на ее лице. — Рут?

Она привыкла к тому, что он отрабатывает на ней трудные места речей, и задержалась у двери в ожидании неизменного: «Ну, как вам этот пассаж?»

Но он сказал задумчиво:

— Как вы думаете, родителю досадно было бы обнаружить, что он на самом деле не любит своего ребенка?

Не многое могло поразить или удивить Рут. Она слегка подняла брови к мышиного цвета челке и спокойно сказала:

— Думаю, что очень досадно. Кроме того, это как-то неестественно.

— Что? Не любить своего ребенка? Я не имею в виду алкоголиков и больных людей, издевающихся над своими детьми. Я говорю об абсолютно порядочных, ответственных людях, которые никому не желают дурного… ну, вообще-то я говорю о своем отце. Его уже давно нет в этом мире — он умер одиннадцать или двенадцать лет назад. Жаль это признавать, но я не скучаю по нему. Мы совершенно по-разному смотрели на вещи. Он никогда не играл со мной в футбол, не брал на прогулки по окрестностям, не учил кататься на велосипеде. Ну и все в таком духе.

— Может быть, он был сильно занят? — рассудительно сказала Рут. — Да и все ли отцы занимаются таким образом с детьми? Мне всегда казалось, что в основном матери находят время для таких вещей.

Ларс задумался.

— Возможно. Мать научила меня играть на фортепиано, а не кататься на велосипеде. Наверно, она считала, что я сам в состоянии освоить велосипед, и я освоил его. Но по крайней мере, она разговаривала со мной. Мы с отцом никогда не разговаривали — ни когда я был ребенком, ни когда стал постарше. Он не сказал мне ни одного лишнего слова, даже для того, чтобы показать недовольство или указать на ошибку. В конце жизни он был сильно болен и, казалось, отстранился еще больше. Может, это из-за болезни. Но он определенно не придавал особенного значения тому, как мало времени осталось ему для общения со мной.

Рут сложила губы в неодобрительную гримасу. Ларс заметил это и поспешил восстановить баланс:

— Но надо отдать ему должное: он всегда был щедр и никогда не возражал, если мне чего-либо хотелось. Когда у меня что-либо получалось — например, я успешно сдавал экзамен, — он говорил: «Неплохо, неплохо!» — а затем протягивал десятку. Иногда он пытался придумать, что еще сказать, и добавлял: «Трудная была контрольная?» Я всегда говорил, что нет, даже если на каждом вопросе можно было голову сломать. Иначе он бы просто не знал, что говорить. Он во всем вел себя как порядочный человек, старающийся поступать правильно, невзирая на собственные чувства. Я имею в виду, Рут, он не любил меня, но был слишком джентльменом, чтобы признать это!