Джек Кертис - Банджо

- Я уезжаю утренним поездом, - сказал Лу; на лице у него было решительное выражение, хотя на губах постоянно играла улыбка. - Мы придем, победим или умрем.

Кейти начала плакать - слезы обильно катились из глаз, из носу текло.

- Ты никуда не поедешь, - сказал отец.

- Пожалуйста, Лу, не надо, - стала упрашивать мать, вытирая нос передником. - Пожалуйста, не надо уезжать!

- Здесь я оставаться больше не могу, мама. - Голос Лу был ровным, спокойным - в нем не осталось и следа насмешки или веселья. - У вас есть папа, у него есть вы, у вас, к тому же, столько земли, что обработать ее вы уже не в состоянии... И в доме у нас уже давно никто не смеется.

- Жизнь не такая уж веселая вещь, - сказал отец. - А солдаты, чтоб ты знал, обыкновенные дураки, которым никогда ничего не достается.

- Неужто? - Лу разразился своим язвительным смехом.

- Как я вижу, ты совсем не читаешь Библию. - Лицо отца багровело все сильнее.

- Послушай, папа, - начала мать, - может быть, мы помозгуем, что и как...

- Вот-вот, правильно, - сказал Лу. - Поразмышляйте, а я пока упакую вещи.

Кейти шмыгала носом.

- Лу, а может быть, я все-таки могу поехать с тобой? - спросил Гэс.

Лу улыбнулся:

- Извини, старина, на этот раз не получится. Сдается мне, здесь совсем не замечают, как все вокруг в мире поменялось. Многим уже не хочется ковыряться в земле, на одном и том же месте, по пятьдесят-шестьдесят лет. Всю жизнь вкалываешь, а потом тебя в этой же земле закопают. А я хочу чего-нибудь повидать, прежде чем загнусь.

- Ты еще не выучился работать по-настоящему, а уже нос воротишь, сказал отец, свирепо глядя на Лютера.

- Даже если б ковырялся в коровьем дерьме, вкалывал бы на тебя тридцать шесть часов в сутки, тебе все равно этого было бы мало, ты бы все равно пел свою песенку!

- Лу! Как ты можешь так! - воскликнула потрясенная мать.

- Пускай катится, - сказал Мартин. - Он всегда был такой. Говори с ним, не говори - все без толку!

Лу медленно обвел взглядом квадратную комнату, оклеенную обоями, освещенную светом лампы, тщательно всматриваясь во все углы, запоминая напоследок все детали.

- Я вовсе не хочу изображать из себя какого-нибудь там героя, но мне не хотелось бы оставлять по себе плохую память. Не нужно ненавидеть меня за то, что я поступаю так, как считаю нужным.

- Я не даю тебе разрешения ехать. - Отец все еще не сдавался; он напустил на себя такое выражение, надеясь согнать ангельскую улыбку с лица Лу.

- Ты что, собираешься связать меня? И повесить на крючок, как свою любимую пилу? - Лу снова рассмеялся.

- Лу, не надо так, - сказала мать.

Лу махнул рукой.

- Мне нужно пойти посмотреть, как там рыжая свинья, - сказал отец, поднимаясь и направляясь к выходу. У самой двери он остановился и, повернувшись, обратился только к Лютеру: - Можешь отправляться и сражаться на войне, которая тебя совершенно не касается. Но на станцию тебе придется идти пешком.

Когда отец, взяв фонарь, вышел, Лу, прыгая через две ступеньки, бросился наверх, к себе в комнату.

Гэс побежал за ним; в комнате остались всхлипывающая Кейти, Мартин, шипящий на нее и требующий, чтобы она, наконец, закрыла свою пасть, и мать, качающая головой и вздыхающая.

Лу очень быстро сложил то немногое, что ему могло понадобиться. А в дорогу он наденет свой единственный костюм!

- Лу, - заговорил Гэс, - смотри, какой я уже большой! Я могу поймать кролика на бегу!

- Кстати, о кроликах, - сказал Лу, поддразнивая Гэса. - У такого молодца, как ты, впереди большие приключения. Вы как, со старушкой Сэлли уже любились?

- Не дразни меня, Лу. - Гэса больно ужалили слова Лютера; он чувствовал себя так, будто на него вывернули ушат холодной воды. - Я хочу ехать с тобой!

- Ничего не получится. Раз ты еще не вставил малышке Сэлли свою оглоблю между ног, ехать тебе нельзя.

- Лу, давай серьезно! - умоляющим голосом сказал Гэс. - Я по-честному хочу с тобой ехать!

- Знаешь, когда я был в твоем возрасте, я уже опробовал свою оглоблю на фермерских дочках по всей округе, на всех фермах, куда мог бы добежать и вернуться за ночь. - Сказав это, Лу снова рассмеялся.

- Ага, вот почему ты так спешишь уехать! Все из-за Моди?

- О, поглядите на него! А ты умненький для своего возраста, все уже понимаешь, а? - Лютер изогнул свои черные брови и покачал головой.

- Нет, ты мне скажи, это так?

- Ну, могу тебе сказать, она многим дает, и Бог его знает, кто ее обрюхатил. Но если я останусь здесь, она, конечно, будет все валить на меня. А если я уеду - быстренько найдет какого-нибудь другого виновника.

- Ты хочешь сказать, что она... была со многими другими, не только с тобой?

- Конечно, Гэс, и тебе нужно обязательно прокатить ее, пока еще есть время и у нее не очень заметно. И кстати, ты сделаешь ей большое одолжение - ей это дело очень нравится!

И Лу опять разразился своим язвительным смехом.

- Ты можешь хоть на минутку побыть серьезным! - воскликнул Гэс, пытаясь пробиться сквозь напускную веселость Лютера. - И так тошно, без твоих насмешек.

- Сдается мне, что чем мне веселее, тем мрачнее становится наш старик. Никуда не сунься, ничего не делай, кроме одного - увеличивай доходы его фермы!

- Но он говорит, что старается для нас.

- Да брось ты! Он так рогом упирается, потому что ничего толком делать не умеет.

В словах Лютера - в них было много правды - прозвучала горечь. И его улыбка увяла.

Гэс не раз видел, как отец стегал Лютера кожаными постромками за то, что тот якобы что-то не так сделал во время пахоты. И это-то после тяжелого дня работы, когда приходилось управляться с дикими лошадьми, впряженными в плуг! За то, что лошади не были вовремя напоены. За то, что не так, как надо, была повешена упряжь. Или за что-нибудь еще в таком же роде. Но и Гэс и Лу всегда прекрасно понимали, что избивал Лютера отец только потому, что в нем сидела врожденная ненависть к улыбке, открывающимся в усмешке белым зубам, веселым морщинкам у глаз, которые он видел на лице своего сына.

- Послушай меня, чудак, не бери дурного в голову! - Лу снова рассмеялся. На его лице глубоко обозначились ямочки, глаза были чистые и ясные. - Я уезжаю и думаю, что всю дорогу буду развлекаться.

- Ты доберешься до Виннипега?

- Может быть, даже до Монреаля! А там французские девочки...

Гэс смотрел на своего любимого брата. У Лу были роскошные черные волосы, смуглое, красивое, жизнерадостное лицо, крепкие мужские плечи. Держался Лу всегда прямо и уверенно. От мысли, что его идол уезжает, Гэс готов был расплакаться. Кто еще, кроме Лу, мог быть таким сильным, бесшабашным, таким свободным, беззаботным, таким полным жизни!

А рано утром Лу исчез, как много раз он исчезал в прошлом - никто не видел, как он ушел. Он просто растворился в темноте, в которой, наверное, была видна лишь его сияющая, белозубая улыбка. Мартин сердито бурчал, что теперь ему придется доить вдвое больше коров - и все потому, что этот ничтожный Лу выкинул такую дурацкую штуку! Натягивая сапоги, он прорычал зло: