Агата Кристи - Загадка египетской гробницы

— А его племянник? Вы что-нибудь знаете о нём? Он тоже был участником экспедиции?

— Нет, я так не думаю. Честно говоря, мсье Пуаро, я вообще не подозревала о его существовании, пока не прочла о его смерти в газетах. По-моему, они с мистером Блайбнером последнее время не слишком хорошо ладили. Во всяком случае, он никогда не упоминал о том, что у него есть племянник.

— А кто ещё участвовал в экспедиции?

— Доктор Тоссвилл — это один из сотрудников Британского музея, потом мистер Шнейдер — его заокеанский коллега, представитель нью-йоркского музея Метрополитен, ещё один молодой человек — секретарь мистер Блайбнера, он тоже американец. Кто же ещё? Ах, да, доктор Эймс, он врач. И, конечно, Хасан — преданный слуга моего мужа. Он египтянин.

— А вы не помните случайно фамилию молодого американца, секретаря мистера Блайбнера?

— Если не ошибаюсь, Харпер. Впрочем, точно не могу сказать. Насколько я знаю, он прослужил у мистера Блайбнера совсем недолго. Очень приятный молодой человек.

— Что ж… благодарю вас, леди Уиллард.

— Если я могу вам чем-нибудь помочь…

— Боюсь, пока нет. Теперь предоставьте всё мне и успокойтесь, умоляю вас. Будьте уверены в одном — я сделаю всё возможное, чтобы защитить вашего сына. Всё, что в человеческих силах, конечно.

Прозвучало это, во всяком случае, не слишком обнадеживающе, и я успел заметить, как вздрогнула, отшатнувшись в сторону, леди Уиллард, когда эти слова слетели с уст Пуаро. И в то же время одно лишь сознание того, что нашёлся человек, который не стал смеяться над её суеверными страхами, казалось, было для неё большим утешением.

С другой стороны, мне бы и в голову никогда не пришло, что Пуаро с такой серьёзностью относится ко всему сверхъестественному — это было совсем не в его духе. В надежде осторожно прощупать его я по дороге домой как бы нечаянно завёл разговор на эту тему. К моему величайшему удивлению, Пуаро был серьёзен и мрачен, как никогда. Мне к тому же показалось, он горит желанием приступить к делу.

— Боже мой, Гастингс, ну, конечно же, я верю во власть тёмных сил! Ни в коем случае не стоит недооценивать могущество, которым обладает сверхъестественное.

— И что же вы собираетесь предпринять?

— Милый Гастингс, вы всегда такой toujours pratique [1] toujours pratique (фр.) — практичный ! Ладно, друг мой, начнём с того, что отправим телеграмму в Нью-Йорк. Пусть пришлют подробную информацию по поводу самоубийства молодого Блайтнера.

Мы так и сделали. Ответ был получен немедленно. Информация была точной и исчерпывающей. Как выяснилось, молодой Руперт Блайтнер в последние годы был на мели. Он уехал куда-то на южные острова, жил на те гроши, что присылал ему дядя, время от времени перебиваясь случайными заработками. Два года назад молодой человек вернулся в Нью-Йорк, но так и не взялся за ум, скатываясь все ниже и ниже. Наиболее важным, с моей точки зрения, был тот факт, что не так давно он пытался занять довольно крупную сумму, достаточную для поездки в Египет. «У меня там есть друг, который не в силах мне отказать», — хвастался он направо и налево. Как бы там ни было, планам его, однако, не суждено было осуществиться. Вскоре он вернулся обратно в Нью-Йорк, в ярости проклиная на чём свет стоит собственного дядю, который, по его словам, куда больше заботится об истлевших костях давным-давно умерших фараонов, чем о собственной плоти и крови. Он как раз был в Египте, когда скоропостижно скончался сэр Джон Уиллард. Вернувшись в Нью-Йорк, молодой Руперт продолжал вести прежнюю жизнь, постепенно скатываясь на самое дно, пока, неожиданно для всех, не покончил жизнь самоубийством, оставив весьма странную записку. В ней было всего несколько фраз. Похоже, что писал он её в приступе раскаяния. В ней он почему-то называл себя «изгоем» и «прокажённым», а заканчивалась она словами, что он, дескать, не имеет больше права оставаться в живых.

Мрачные мысли зашевелились у меня в голове. Честно говоря, я никогда не верил во всю эту чушь насчёт проклятия давным-давно умершего египетского фараона. Мне всегда казалось, что преступника следует искать в нашем времени. Предположим, что молодой неудачник решил так или иначе избавиться от своего дядя — вероятнее всего, с помощью яда. Но тут произошла ошибка и по несчастной случайности яд попал к несчастному сэру Джону Уилларду. Терзаемый угрызениями совести и преследуемый мыслями о совершённом им преступлении молодой человек возвращается в Нью-Йорк. И тут его настигает весть о смерти дяди. Осознавая, насколько бессмысленным было совершенное им убийство и мучимый раскаянием, он принимает решение свести счёты с жизнью.

Я тут же выложил свою версию событий Пуаро. Казалось, эта идея его заинтересовала.

— Что ж, ход ваших мыслей мне понятен, дорогой Гастингс. Только ведь это просто… слишком просто. Впрочем, не исключено, что всё так и было. Но вы, по-моему, забываете о роковом влиянии гробницы.

Я пожал плечами.

— Вы по-прежнему уверены, что в этом что-то есть?

— Настолько, что мы с вами завтра же отправляемся в Египет, друг мой.

— Что?! — поражённый до глубины души, воскликнул я.

— Нет, нет, я не шучу, — с видом обречённой жертвы вздохнул Пуаро. Тихий, жалобный стон вырвался у него из груди. — О Боже! — жалобно посетовал он. — Море! Это ужасное море!

Прошла неделя. Под нашими ногами шуршал золотой песок пустыни. Прямо над головой в небе ослепительно сияло жаркое солнце. Пуаро — живое олицетворение скорби — вяло тащился за мной следом. Маленький бельгиец терпеть не мог морские путешествия. Наше плавание из Марселя, длившееся всего четыре дня, превратилось для него в настоящую пытку. Когда мы пришвартовались в Александрии, он превратился в тень самого себя, даже обычная для него аккуратность и чуть ли не кошачья страсть к чистоте были забыты. Вскоре мы прибыли в Каир и прямиком отправились в отель «Мена-Хаус», расположенный у самого подножия пирамид.

Колдовское очарование древнего Египта вскоре завладело мной. Но не Пуаро. Одетый точь-в-точь так же, как если бы он находился в Лондоне, он постоянно таскал с собой в кармане маленькую одежную щётку и вёл нескончаемую войну с пылью, которая то и дело оседала на его костюме.

— А мои ботинки! — стонал он. — Нет, вы только взгляните, Гастингс! Мои новенькие ботинки, из тончайшей кожи, всегда такие опрятные и блестящие! Боже милостивый, внутри песок, который немилосердно трёт ноги, и снаружи тоже — на них смотреть больно! И эта жара… эта ужасная жара! От неё мои усы превратились в настоящую мочалку… да, да, мочалку!

— Лучше поглядите-ка на сфинкса, — посоветовал я. — Даже я чувствую, что от него исходит очарование древней тайны.