Станислав Лем - Следствие

Долгая пауза, тишина, прерываемая потрескиванием, и шум, словно где-то вдалеке от микрофона шёпотом спорят несколько человек. Короткий булькающий звук, потом икота, и внезапно погрубевший голос произнёс:

— Я всё отдам, а для себя ничего не хочу. Где она? Это её рука? Это ты?

Снова раздалось потрескивание, стук, будто перед микрофоном передвигали что-то тяжёлое, послышался хруст лопающегося стекла, резкое шипение струи газа, серия отрывистых щелчков, и оглушительный бас произнёс:

— Давай выключай. Конец.

Шеппард остановил кассеты и снова сел за стол. Грегори сидел сгорбленный, судорожно сжав побелевшими пальцами подлокотники, и не мигая смотрел в пол. Он забыл о присутствии Шеппарда.

«Если бы можно было всё вернуть, — думал он. — На месяц назад, и начать снова. Нет. Мало. На год? Глупости. Не получилось бы…» — Знаете, инспектор, — вдруг заговорил он, — если бы вы назначили на это дело не меня, возможно, преступник уже сидел бы в камере. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Может быть. Но продолжайте, продолжайте.

— Продолжать? В моём учебнике физики в разделе об оптических обманах был рисунок, на котором можно было увидеть или белый бокал на чёрном фоне, или два чёрных человеческих профиля на белом фоне. Увидеть можно было либо то, либо другое, а я, мальчишка ещё, думал, что лишь одна из этих картинок настоящая, вот только не мог определить какая. Правда ведь смешно, инспектор, а? Вы помните нашу беседу в этой комнате — о порядке. О естественном порядке вещей. Этот порядок можно имитировать, говорили вы.

— Нет, это вы сказали.

— Я? Ну пусть я. А если это не так? А если имитировать нечего? А если мир не рассыпанная головоломка, а бульон, в котором беспорядочно, безо всякой системы плавают какие-то куски, и вот время от времени они по случайности склеиваются друг с другом, образуя нечто целостное? А вдруг всё, что существует, это фрагменты, недоноски, выкидыши, и у событий есть только концы без начал, или только середины, только зачин или только финал, а мы всё вылавливаем, выделяем, собираем, пока не увидим: любовь — во всей полноте, измену — целиком, катастрофу — полностью, хотя в действительности мы и сами-то случайны, фрагментарны. Наши лица, наши судьбы формирует статистика, мы существуем как проявление случайного движения броуновских частиц, люди — это недоконченные эскизы, нечаянные наброски. Совершенство, идеал, абсолют — редкостное исключение, встречающееся только потому, что на свете всего так бесконечно, невообразимо, неслыханно много! Огромность мира, его неисчислимая множественность становится автоматическим регулятором обыкновенности будней, благодаря ей нам кажется, что все пробелы и бреши заполнены. Ради собственного спасения мысль отыскивает и соединяет далёкие фрагменты, склеивает их религией, философией. Мы собираем, сгребаем расползающиеся статистические отметки, пытаемся сложить их со смыслом, слепить из них колокол, чтобы он прогудел нам хвалу, чтобы прозвучал его единственный, неповторимый голос! А на самом деле существует только бульон… Математическая гармония Вселенной — это наша молитва, обращённая к пирамиде хаоса. Во все стороны торчат куски бытия, лишённые всякого смысла, но мы считаем их единственными и едиными и ничего другого не желаем видеть! А существует одна статистика, ничего, кроме статистики! Человек разумный — это человек статистический. Каким будет ребёнок — красивым или уродливым? Будет ли он музыкальным? Заболеет ли раком? Всё это решает бросок костей. Статистика определяет, родиться нам или нет, она выбирает, как соединятся гены, из которых созданы будут наши тела, она устанавливает, когда и как умрёт каждый из нас. Кто будет та женщина, которую я полюблю, сколько я буду жить, всё определяет элементарный статистический разброс. Может, даже и моё бессмертие? Ведь вполне вероятно, что иногда, случайно, кому-то в удел достаётся бессмертие, так же как красота или уродство. И поскольку однозначных явлений нет, поскольку отчаяние, радость, прекрасное, безобразное — дело рук статистики, то, значит, в основе нашего познания лежит статистика, и существует только слепая игра, извечная мозаика случайных узоров. Бесконечная множественность сущего смеётся над нашим стремлением к гармонии. Ищите — и обрящете; конечно же обрящете, если будете старательно искать, ибо статистика ничего не отвергает, у неё всё возможно — единственно, с большей или меньшей степенью вероятности. Что такое история? Броуновское движение, статистический танец корпускул, мечтающих о иной жизни, о иной бренности…

— Может, и Бог существует только иногда? — тихо спросил инспектор. Он сидел и, не поднимая головы, слушал то, что с таким трудом выбрасывал из себя Грегори.

— Может быть, — равнодушно согласился Грегори. — А вам не кажется, что перерывы в его существовании очень уж велики?

Он встал, подошёл к стене и невидящим взглядом уставился на фотографию.

— Может, и мы… — начал он и запнулся, — и мы существуем только иногда, то есть иногда в меньшей степени, иногда вовсе исчезаем, растворяемся, а потом внезапным напряжением судорожно соединяем воедино рассыпающееся нагромождение памяти… и возникаем… на один день…

И он снова замолчал. Но через мгновение уже совершенно другим голосом произнёс:

— Прошу прощения. Я тут Бог знает чего наплёл. Может… на сегодня хватит? Я, пожалуй, пойду.

— Вы торопитесь?

Грегори остановился и с удивлением посмотрел на Шеппарда.

— Нет. Но я думал…

— Вы знаете автофургоны Мейлера?

— Мейлера?

— Огромные машины, разрисованные красными и жёлтыми полосами. Вы, должно быть, встречали их на дорогах.

— А, транспортная фирма. «Мейлер возит всё и всюду», — вспомнил Грегори рекламу. — А что такое?

Шеппард, не вставая, протянул ему газету и указал на крохотную заметку в самом низу страницы. «Вчера, — читал Грегори, — грузовой фургон фирмы «Мейлер Ко» столкнулся близ Амбера с товарным поездом. Водитель, который, невзирая на запрещающий сигнал, поехал через переезд, погиб на месте. Из поездной бригады никто не пострадал».

Ничего не понимая, Грегори взглянул на Шеппарда.

— Видимо, он возвращался порожняком в Танбридж Уэллс. У Мейлера там база, — пояснил Шеппард. — Около ста машин. Развозят продукты, в основном мясо и рыбу, в авторефрижераторах. Ездят всегда по ночам, чтобы доставить товар к утру. Выезжают поздно вечером вдвоём, шофёр с помощником.

— Здесь говорится только о шофёре, — заметил Грегори. Он всё ещё ничего не понимал.

— Потому что, приехав на место, шофёр оставляет помощника на складе и возвращается один.

— Повезло помощнику, — заметил Грегори.

— Да. Работа у этих людей нелёгкая. Ездят они в любую погоду. Обслуживают четыре трассы, образующие в плане крест: на севере Бромли и Ловеринг, на востоке Дувр, на западе Хоршем и Льюис, а на юге Брайтон.