Станислав Лем - Следствие

— И что же? — спросил Грегори.

— Шофёры ездят по графику: раз в три или пять дней. Если условия тяжёлые, получают отгулы. Этой зимой им не везло. Начало января было бесснежным, помните? Снег выпал только в третьей декаде, а в феврале снегопады были очень обильными. И чем больше трудностей возникало у дорожников с уборкой снега, тем ниже становилась средняя скорость машин. С сорока миль в начале января она упала до тридцати в феврале, а в марте пришли оттепели и гололёд, так что скорость снизилась ещё миль на пять.

— Для чего вы всё это мне рассказываете? — каким-то не своим голосом проговорил Грегори. Вцепившись в стол, он не мигая смотрел на инспектора.

Тот поднял голову и спокойно задал вопрос:

— Вам приходилось когда-нибудь вести машину в сильном тумане?

— Приходилось. И что?

— Значит, вы представляете, насколько это изнурительно. Вы часами всматриваетесь в молочную зыбь, клубящуюся за стёклами. Некоторые приоткрывают дверцу и высовываются, но это не помогает. В тумане свет фар рассеивается, только благодаря интуиции удаётся не съехать с шоссе, и вот вы уже не понимаете, куда едете — вперёд, в сторону или лезете вверх, а туман течёт, колышется, глаза от напряжения слезятся. Через некоторое время наступает непонятное состояние, вы начинаете видеть странные вещи… какие-то процессии теней, какие-то знаки из тумана, и вот вы уже совсем отключились, не чувствуете собственного тела, вам непонятно, держите ли вы руль или уже бросили; вы впадаете в тяжёлое дремотное оцепенение, и только страх ещё способен вырвать вас из него. И вот так, обливаясь потом, вы едете и едете под монотонное гудение мотора, то засыпаете, то, вздрогнув, просыпаетесь. Это похоже на кошмар. И теперь вообразите себе, что уже давно, уже много лет вас посещают странные видения, странные мысли, которые вы никому не отважились бы поверить… Может, это мысли о каком-то фантастическом мире или о том, как надо бы поступать с живыми… или с мертвецами. Днём, наяву, во время работы, вы отдаёте себе отчёт, что это бред, фантасмагории, и как всякий нормальный человек запрещаете себе думать об этом. Но мысли живут в вас, не отпускают, становятся всё упорней. Вы научаетесь скрывать их, следите, чтобы никто не заметил, не узнал про них, поскольку это может вам повредить. Вы не должны отличаться от всех прочих. Потом вы получаете хорошую работу, за которую отлично платят, но это работа ночная, требующая постоянного напряжения. Ночью вы ведёте по пустому шоссе огромную восьмитонную машину, и у вас много, страшно много времени для размышлений, особенно когда вы едете порожняком без напарника и не можете возвратиться к тривиальной действительности, беседуя с ним о ничтожных, банальных пустяках, из которых складывается вся жизнь у других, в то время как у вас… Вы ездите уже давно, вот кончается осень, наступает зима, и вы впервые въезжаете в туман. Вы пытаетесь прогнать бредовые видения, останавливаете машину, выходите, трёте лицо снегом и едете дальше. Едете час, другой, а туман не рассеивается. Молоко, кругом текучее молоко, бесконечная белесая мгла, как будто на свете не существует нормальных дорог, светлых улиц, городков, домов. Вы один, на веки веков один в вашей чёрной огромной машине. И вы сидите в тёмной кабине, смотрите и начинаете трясти головой, стараясь прогнать то, что вам привиделось, но видения эти становятся всё явственней, всё упорней. Вы едете, и это длится и час, и два, и три, но вот наступает момент, когда это уже не прогонишь, это становится неодолимым, оно заполняет вас, и вы в нём растворяетесь, и теперь уже знаете, отлично знаете, что надо сделать, останавливаете машину, выходите…

— Инспектор, что вы говорите! — дрожа, воскликнул Грегори.

— На базе работают двести восемнадцать шофёров. Среди стольких людей всегда может найтись один, который… который несколько отличается от остальных. Который, скажем так, не совсем здоров. Вы согласны?

Голос Шеппарда звучал размеренно, спокойно, почти монотонно, но было в его звучании что-то жуткое.

— События, происходившие во второй половине ночи в моргах при маленьких провинциальных кладбищах, незначительно отличались друг от друга, но всегда, во всех случаях, сохранялось нечто, позволяющее считать их звеньями единой цепи, сохранялась закономерность, которую ни один человек не сумел бы соблюсти. Человеческий мозг не способен на такое. Так мы решили?

Но эту закономерность могли обусловить внешние обстоятельства. Во-первых, расписание рейсов. Во-вторых, место каждого последующего случая оказывалось всё дальше от центра. Танбридж Уэллс, база Мейлера, куда под утро возвращаются машины: находится очень близко от нашего «центра». Почему все последующие происшествия удалялись от него? Потому что средняя скорость машин снижалась, так как шофёры, хоть и выезжали из гаража в одно и то же время, до пункта назначения добирались позже и позже отправлялись в обратный путь, так что за одно и то же время проезжали меньшее расстояние.

— А почему это всегда случалось в одни и те же часы? — спросил Грегори.

— Ну, чтобы появились видения, надо было проехать в тумане, скажем, часа два. За эти два часа в первый раз машина прошла по хорошей дороге расстояние большее, чем в следующий, и так далее. И потом, нельзя забывать такой факт, как сопротивление снега. Чем ниже падала температура, тем больше снега было на дорогах; мотор на морозе работает хуже, и потому произведение расстояния от места происшествия до «центра» на время между двумя происшествиями надо умножить на разницу температур, чтобы получить постоянную. По мере ухудшения погоды и дорог перерывы у шофёров становились всё дольше. И хотя за два часа в каждом последующем рейсе шофёр проезжал меньший отрезок пути, второй множитель — время между двумя ездками, исчисленное в днях, — пропорционально возрастал, и оттого произведение оказывалось примерно постоянным.

— Итак… получается, шофёр-параноик? Проезжал ночью мимо кладбища, останавливался, выкрадывал труп… А куда он их потом девал?

— Под утро, когда, выехав из тумана, он приходил в себя, когда к нему возвращался рассудок, он старался всеми силами скрыть следы ночного безумия. Представьте себе, вот он едет: безлюдье, холмы, лощины, заросшие кустарником, речушки. И ему жутко, он не может поверить в то, что произошло, он клянётся себе, что станет лечиться, но ему жалко потерять место, и когда диспетчер сообщает ему дату нового рейса, он молчит. И ещё, он, очевидно, на память знал те места, по которым ездил, — все дороги, перекрёстки, городки, фермы и, конечно же, кладбища…

Грегори перевёл взгляд с лица инспектора на газету.

— Это он?

— Болезнь усиливалась, — спокойно продолжал Шеппард. — Память о содеянном, боязнь разоблачения, растущая подозрительность по отношению к окружающим, болезненная реакция на невинные замечания и шутки коллег — всё это ухудшало его состояние, усиливало нервное напряжение. Надо думать, что ему всё трудней становилось приходить в себя, машину он вёл небрежно и невнимательно и потому легко мог попасть в катастрофу. Например, в такую…