Степан Янченко - Утраченные звезды

Татьяна между тем заметила, что люди перестали одеваться в традиционные зимние и демисезонные пальто, не стали наряжаться в российские костюмы и платья, все оделись в скучную из плащевых или из искусственных тканей однообразную, стандартную импортную одежонку, которой забиты рыночные барахолки.

В поисках работы прошла осень, а за ней и зима вошла в силу, а она всегда суровая пора для бедных. Татьяна Семеновна стала уже бедной, еще не нищей благодаря мужу, но бедной. А чем иначе, если не бедностью, назовет рабочий человек, когда приносит в дом минимум денег по безработице. И самое ужасное и постыдное состоит в том, что ее сделали бедной насильственно высшие власти. И у мужа дело шло к тому же — мало того, что его заработок упал до того, что стыдно и больно было брать его в руки, он еще и выплачивался с задержкой.

Петр все пристальнее присматривался к жене и не мог понять, как она выкручивалась. Он не имел привычки заглядывать в ее гардероб и не знал, что там осталось только самое-самое необходимое, без чего уже и бедные не живут. Да вот швейная машина заняла центральное место в их комнате, а на столе, где раньше, бывало, лежали чертежи конструктора, теперь расстилались распоротые платья и юбки. И Петр уже не спрашивал, что это такое, он все понимал и молча смирился. И дети как-то потерянно примолкли, все реже из их комнаты доносился, как бывало, веселый детский смех, или мать не слышала его из-за стрекота машинки?

Так бывшая инженер-конструктор из опытного заводского специалиста-машиностроителя превратилась в швею-надомницу. Сама себе заказывала, сама кроила, сама шила, сама стояла на рынке со своим товаром — самый, что ни на есть рыночный персонаж. Все, что было из завалявшейся и устаревшей, вышедшей из моды одежды перешила на детские вещи, и что выручала на рынке, хватало на хлеб, на сахар и на кусочек говядины с того же рынка, а картофель и овощи были, кстати, заготовлены на дачном участке.

Но вскоре все перешила из своих запасов и, не очень надеясь на удачу, Татьяна написала, размножила и расклеила подальше от дома объявление о том, что в городе появилась такая-то швея, которая принимает на перешив за небольшую плату женскую и мужскую одежду. Но эта хитрость не принесла ей успеха. По неопытности или по наивности она не учла, что в городе много безработных профессиональных и более опытных швей. И Татьяна Семеновна не выдержала и в письме к матери осторожно посетовала на невезение.

Мать все поняла с одного слова. Материнское сердце всегда рядом с детьми, всегда чувствует детское дыхание и детскую душевную боль. Поняла мать, что деревенских угощений, которые время от времени пересылались с подвернувшимися оказиями в город, дочери уже недостаточно.

Надежда Савельевна собрала у себя и у Ани ненужные платья, блузки, юбки, затолкала их в мешок, а продукты в ее деревенском домашнем хозяйстве искать не надо, ко всему прибереженных деньжат прихватила, и Семен отвез ее в Надреченск к первому автобусу. И еще до полудня она явилась к дочери с узлом за плечами и с большой кошелкой в руках. Татьяна, увидев нагруженную мать, заплакала крупными слезами, заплакала от радости и от стыда, который больно стиснул ей сердце.

— Ну, довольно, довольно, — ласково ворчала мать, раскладывая продукты по кухонным местам, — не одна ты — все рабочие люди так живут, переживают, как могут, поддерживают друг дружку… Что ж делать, коли беду себе приволокли из-за моря.

— Не очень убивайтесь, дети наши, не вы виноваты в своей недоле: подвели нас всех власти с чужого указа, так что не корите себя незаслуженно. А на случай такой беды есть у вас мы — родители и брат родной, весь Афган прошел — знает почем фунт лиха, да и Аня — как сестра вам. Мы своим колхозным положением пока от реформ в защите, и вам поможем, — она обняла и поцеловала дочь, потом улыбнулась, взяла Таню пальцами за подбородок и сказала:

— Подними головку, доченька, и плечики свои подними, вот так!

Татьяна встряхнулась, выпрямила свою спину, улыбнулась и с посветлевшим лицом прильнула к материнской груди, склонив голову. Мать погладила голову дочери. Помолчали. Затем Татьяна отстранилась и опять с горестным выражением на лице сказала:

— Дети у нас подрастают, и о них у нас думки: какая судьба им уготована — ничего просветного… Катенька вот уже школу кончает, отличница, обязательно надо бы учиться дальше. Нынче особенно без специальности и высшего образования трудно жизнь строить, особенно девушке…

Мать на минуту задумалась, а потом взмахнула руками и по своему материнскому долгу с бодростью и уверенностью воскликнула:

— Катеринку будем учить, не вешайте носа, мы с отцом уже давно об этом подумали и собрали что надо на приданое, а станет учиться на стороне, возьмем на содержание — есть у нас чего.

Мать пробыла у детей до утра, развеселила всех по-матерински, ужином праздничным угостила, отогрела сердце дочери и утром опять же автобусом уехала. А у Золотаревых в семье осталось ее тепло, и бодрость осталась. И надежда осталась — надежда на жизнь осталась.

У Татьяны на некоторое время появилась работа, и она засела за шитье и на рынке поторговала. Петр все еще ходил на завод и, хотя часто приходил хмурым, зарплату все же приносил до нового года и в январе тоже принес.

Первое испытание

Получилось так, что Татьяна Куликова, дочь потомственных земледельцев, после школы выбрала для себя машиностроительный институт, а за ним и заводской труд, и городской образ жизни. Мать Надежда Савельевна была против выбора дочери, но настойчивость Тани и поддержка отца заставили и мать смириться. А когда Таня стала работать инженером-конструктором на большом заводе, а затем хорошо решилась ее женская судьба. Надежда Савельевна согласилась с тем, что у дочери жизнь сложилась счастливо, и сердце ее успокоилось.

И действительно, у Тани все превосходно складывалось: хорошая работа с достаточным заработком, у мужа тоже работа привлекательная и заработок большой, хорошая квартира получена бесплатно, дети здоровы и жизнерадостные, и сами здоровы и веселы, словом, во всем жить было интересно. Дом, в котором жили Золотаревы, строился заводом, их завод вообще много строил жилья для рабочих, инженеров и их детей. Новоселья справлялись каждый год, как по заказу, люди вселялись в квартиры, не думая, сколько это им будет стоить — бесплатно, и квартплата была почти незаметная и вносилась как бы мимоходом. Жизнь шла, как тихая светлая река, так что не думалось о том, что может быть по-иному.

Их, Золотаревых, Петра Агеевича, его жену и трехлетнюю дочь Катю, переселили в трехкомнатную квартиру из семейного общежития. В тот раз из общежития переезжало много молодых семей, целой колонной машин и за заводской счет. Вот было радости! А радость, если она большая, помнится всю жизнь, а когда она еще и общая и достается многим людям, а в те годы она, общая радость, была привычным образом жизни, такая радость была от души, от общей судьбы и от общего счастья. Эта радость была открытая, потому что была общая, не то, что нынешняя, краденная, которую надо скрывать от других, оценивать ее в долларах и прятаться с нею по ночам за железной дверью.