Софи Ханна - Домашняя готика

Мы пошли в «Орландо» на Боудич-стрит, Люси съела «спагетти болоньезе» – целую тарелку. В театр мы отправились, держась за руки, а весь спектакль она просидела как пришитая, совершенно неподвижно, с глазами как блюдца. Потом сказала:

– Это было здорово. Спасибо, что сводила меня в театр, мамочка.

Добавила, что любит меня, и я сказала, что люблю ее, и мы держались за руки всю дорогу до машины. Я решила, что вот он, поворотный момент. Решила при любой возможности заниматься с ней взрослыми делами, обращаться с ней, как с подростком, а не с ребенком.

Может, я глупая или просто отчаялась окончательно, а может, и то и другое, но я действительно поверила, что это может сработать. Час назад, ворочаясь в постели, я раздумывала о том, что мы будем делать в следующий раз – сходим в Национальную портретную галерею, или сделаем маникюр, или сходим в кино, – вот в этот момент я и почувствовала, как меня тянут за волосы. Я сначала подумала, что в дом забрался грабитель, и закричала, но это оказалась Люси. Обычно, проснувшись ночью, она не вылезает из кровати, а подзывает меня криком и ждет, что я прибегу. Но сейчас она была рядом – и нисколько не огорчена. Она улыбалась.

– Мам, а можно мы опять пойдем в театр? – спросила она.

– Обязательно, милая, – пообещала я. – Очень скоро. Но сейчас возвращайся в постель, Люси, до утра еще далеко.

Можно ли было ответить лучше? Моя мать наверняка сказала бы, что да. Если бы Люси обратилась к ней, она, наверное, выскочила бы из постели, даже в четыре утра, и нашла в Интернете подходящее шоу, причем уверяла бы, несмотря на слипающиеся глаза, что полна сил и энергии. Я часто спрашиваю, как она умудрялась не падать с ног от усталости, когда я была маленькой. Она всегда улыбается самодовольной улыбочкой, пренебрежительно машет рукой и заявляет:

– От усталости еще никто не умирал. Ты даже не представляешь, как тебе повезло!

А потом рассказывает про какую-нибудь подружку, с которой случайно встретилась, у подружкиной дочери тройня, нет мужа, и бедняжка работает на семнадцати работах одновременно, чтоб хоть как-то прокормить деток. И я завидую этой несчастной, которую моя мать выдумала с единственной целью пристыдить меня. Ведь она другой жизни и не помнит, наверное. А я помню – жизнь до рождения Люси, чудесную жизнь. Поэтому мне так тяжело.

– Я хочу в театр сейчас, – настаивала Люси. – И в ресторан, с тобой вместе.

Я объяснила, что сейчас ночь, что ни театры, ни рестораны не работают. И тогда она принялась плакать, кричать и колотить меня кулачками.

– Я хочу сейчас, сейчас! – рыдала она.

Пришлось ей пригрозить, чтобы хоть как-то успокоить. Я сказала, что если она не угомонится и не вернется в кровать немедленно, я никогда больше никуда ее не возьму. Она мигом прекратила драться и орать, но рыдания унять все не удавалось. В общем, пришлось сидеть у ее кровати и гладить по головке, пока она не уснула вся в слезах, и я тоже плакала, потому что этот дурацкий «особенный вечер» причинил ей столько боли.

Зато теперь я, по крайней мере, уверена – ей безразлично, добрая я или эгоистичная. Даже стараясь изо всех сил, я не могу избежать неудобства, раздражения и вопиющей бессмысленности, составляющих девять десятых процесса воспитания. Не стоит оно того. Даже с оглядкой на будущее, даже ради того, чтобы в старости взрослые дети навещали тебя, больную и немощную… Не стоит оно того, чтобы проводить лучшие годы жизни, запутавшись в бесконечном «надень-куртку-я-не-хочу-надевать-куртку-но-там-холодно-мне-не-нравится-эта-куртка-я-хочу-другую-куртку-у-тебя-нет-другой-куртки-но-я-хочу-нам-надо-выходить-залезай-в-машину-я-не-хочу-сидеть-сзади-я-хочу-сидеть-на-водительском-месте-тебе-нельзя-на-водительское-место»… Вот примерно такой диалог у нас все длится с тех пор, как Люси научилась говорить. Почему она не может просто сказать: «Да, мамочка» – и сделать, как я прошу? Она ненавидит, когда я злюсь, но я ведь много раз ей объясняла, что в моей злости виновата только она сама.

Я никогда ее не била. Не потому, что против насилия над детьми, – я щипала и шлепала Уну О’Хара много раз, когда Корди не видела, – нет, иногда ужасно хочется ударить Люси, но я понимаю, что не смогу развернуться как следует, так зачем тогда начинать? Это как открыть коробку роскошных шоколадных конфет, заранее зная, что съесть можно только одну.

В идеальном мире родители могут дать ребенку хорошего, смачного пинка, устроить настоящее избиение, а потом просто щелкнуть пальцами – и все следы побоев исчезнут. Неплохо бы, чтоб дети еще и боли не ощущали, тогда и чувства вины не будет.

А в реальном мире дети такие хрупкие и уязвимые, и в этом главное их оружие. Они делают так, что нам хочется их защищать, даже когда они нас разрушают.

Селлерс постучал по задней крышке монитора, за которым сидел Гиббс:

– Заканчивай, а то опоздаем.

– Не жди меня, точно опоздаешь.

– Ты не захочешь это пропустить.

– А что такое?

– Я только что говорил с Тимом Куком.

– Он по-прежнему трахает ту бабульку?

– Сомневаюсь. Они прожили вместе почти десять лет. (Тишина.) Предполагалось, что ты рассмеешься. Думаю, ты недостаточно давно женат.

Снова никакой реакции. Селлерс попробовал зайти с другой стороны:

– Совпадение по зубам. Это Энкарна и Эми Оливар. Были, – поправился он.

Гиббс наконец поднял глаза. Если Селлерс не врал, он мог больше не напрягаться. Но раз уж он столько корпел…

– Иди. Я догоню.

– Это не все. Няня Эми Оливар…

Да чего я стараюсь, подумал Селлерс.

– Если тебе интересно, кончай лазить по порносайтам и пошли на совещание. Ты ведь в курсе, что можно проверить, на какие сайты ты заходил?

– Я почту проверяю, – ухмыльнулся Гиббс. – Порносайты? Тебе-то откуда про них знать, а?

Селлерс сдался.

Когда он ушел, Гиббс ввел логин и пароль. Эми Оливар мертва. Ее тело нашли в саду Марка Бретерика. Ждать, что она ответит на вчерашнее письмо Гиббса, было бы странно.

Она и не ответила. Единственное новое сообщение пришло от сестры Гиббса. Он открыл его, увидел, что это про организацию праздника на Рождество, и быстро закрыл. Сейчас август. Рождество в декабре. Надо же меру знать.

Порносайты. Он пренебрежительно усмехнулся. Селлерс, наверное, из этих секс-наркоманов, он про таких читал, вроде… Кирка Дугласа или Майкла Дугласа? У полиции нравов на него, наверное, дело с гроссбух. Гиббс вспомнил Нормана Грэйса, который носит розовые рубашки и тонкие полосатые вязаные шарфики. И туфли без шнурков. Комботекра доверил ноутбук Джеральдин Бретерик мужчине, одевающемуся, как женщина. Однажды в столовой Гиббс видел, как Норман читал глянцевый журнал. Будь он геем, все было бы нормально, но этот мудозвон законченный натурал, девицы за ним толпами увиваются – причем среди них есть вполне симпатичные. Ну и какого хрена он тогда выеживается?