Роберт Уилсон - Кровь слепа

— Посидим? — предложил Фалькон. — Ты, наверно, не прочь выпить виски, если, как я надеюсь, не голоден.

— Ты же меня знаешь, Хавьер. После шести тридцати я не ем.

— Так «Гленливет»?

— Приятное разнообразие после твоей всегдашней бурды.

— Как тебе известно, я слетал в Лондон, — сказал Фалькон, — и, по обыкновению, думал о тебе.

— Со льдом. Разбавлять не надо, — сказал Флауэрс.

Фалькон отправился на кухню и вернулся с напитками. Себе он налил холодного пива. Прихватил маслин и вазочку с чипсами.

— Трудные дни у меня в последнее время, — сказал Фалькон, передавая Флауэрсу стакан. — Голова кругом, не пойму, на каком я свете. Кстати, который час?

Флауэрс хотел было взглянуть на часы; но вспомнил:

— А-а, не поймаешь меня! Не так-то это просто, Хавьер.

Это была их старая привычная шутка, родившаяся в день, когда Фалькон заметил, как горделиво, всем напоказ, поглядывает Флауэрс на свои часы фирмы «Патек Филип». Фалькон даже не сразу понял причину его гордости, пока не увидел рекламу этих часов в журнале, который пролистывал в самолете. Там же была указана и цена — 19 500 евро! Он не преминул обсудить это с Флауэрсом, на что тот сказал: «Такими часами, как «Патек Филип», не владеют, их просто хранят и лелеют для передачи наследникам». Позднее Фалькон выяснил, что ответ Флауэрса точь-в-точь повторял фразу из рекламного каталога, и это послужило ему поводом для бесконечных шуток и издевательств. Дразнил он Флауэрса, в частности, и из желания расслабиться в разговоре с человеком, которому не вполне доверял.

— Трудные дни, — сказал Флауэрс, ставя стакан на стол, — это в Лондоне?

— И здесь тоже.

— Что же такого трудного здесь?

— Младшего сына Консуэло похитили в субботу, когда я был в Лондоне.

Флауэрс кивнул. Он был в курсе. Это означало, что он общался с НРЦ.

— Сочувствую, — сказал он. — Нелегко тебе приходится. Из-за чего, собственно, весь сыр-бор, а, Хавьер? Как ты думаешь?

Фалькон стал скучно перечислять факты — историю Марисы Морено и звонки с угрозами, исходящие от русских. Флауэрс заинтересовался участием русских, и Фалькон начал с самого начала — с автокатастрофы, в которую попала машина Лукьянова, с денег, дисков и записанных на них сцен с участием сестры Марисы Маргариты и всего, что удалось выяснить Феррере.

— Неплохо поработали полицейские.

— У меня отличная команда. Не гнушаются работой, даже и сверхурочной, — только так и можно нащупать лазейку, — сказал Фалькон. — Тебе, наверно, покажется любопытным присутствие на дисках одного персонажа.

— Только не говори мне, что это кто-то из американского консульства. Я каждый день общаюсь с ними с глазу на глаз.

— Это некий Хуан Вальверде.

Но похоже, Флауэрс никогда о таком не слышал.

— По-твоему, я должен знать это имя? Если это известный футболист, то тут я пас.

— Помнишь корпорацию, которую ты изучал по моей просьбе еще в июне?

— «Ай-4-ай-ти»? Та, которой владеют Кортленд Фалленбах и Морган Хэвилленд?

— Хуан Вальверде — исполнительный директор их европейского филиала, — сказал Фалькон. — Не знаешь случайно, не собираются они вкладывать деньги в Севилье или Южной Испании?

— Вся моя информация о них исчерпывалась концом июня, — сказал Флауэрс. — Дальше я в их дела не заглядывал.

— Но там есть и еще один тип, о котором ты, несомненно, слышал.

— Ну-ка, ну-ка!

— Чарльз Таггарт.

— Это что, тот проштрафившийся проповедник?

— Он у них консультантом.

— По каким вопросам? — удивился Флауэрс.

— По вопросам религии, конечно, — сказал Фалькон, и оба рассмеялись. — Наверное, прийтись ко двору у них может только раскаявшийся грешник, вновь обратившийся к праведной жизни.

— Грешник есть грешник, — сказал Флауэрс. — Раз согрешил, с грехом и останешься. Не верю я во всю эту лабуду с раскаянием и искуплением: исповедуйся во грехах, очистись, а потом давай греши по новой. Только работы церкви задают.

— А со своими грехами как ты обходишься, а, Марк?

— Держу их при себе, — сказал Флауэрс. — Начать мне перечислять их — священник состарится, слушая, да и мне с места не сойти лет сто.

— Что же тебя держало все эти годы? — удивился Фалькон. — Надо большой уверенностью обладать, чтобы вести себя столь аморально.

— Уж такая наша шпионская доля, — сказал Флауэрс.

Они выпили. Флауэрс с наслаждением вдыхал густую ночную прохладу и позвякивал льдом в стакане.

— А насчет Лондона, — сказал Флауэрс, — знаешь, как все было? Мне позвонил мой мадридский начальник и сказал, что ты курируешь предателя и что британцы… как говорится, писают кипятком. Емкое выражение. Я ему: «Как такое может быть, если агент — предатель? Если он скурвился, то о каком курировании может идти речь?» Что происходит, Хавьер?

— Один мой агент…

— Чтобы не путаться, будем звать его Якоб, — сказал Флауэрс. — К тому же это твой единственный агент.

— Якоб испытывает сильное давление.

— Чего же другого мог он ожидать при его работе? — воскликнул Флауэрс. — Да и все мы так или иначе испытываем давление, так уж повелось испокон веков, с тех самых пор, как человек ощутил потребность выжить, продлить свой род, с тех пор как первая троглодитка, увидев, как дрыхнет в пещере ее мужчина, решила, что пора ему встать и поохотиться. Давление — это величина постоянная. Это как сила земного притяжения — без него мы лишь парили бы бесцельно и бессмысленно.

— Я знаю, что такое давление, Марк, можешь не растолковывать, — сказал Фалькон. — Если твой начальник общается с британцами, тогда тебе должно быть известно, что МИБГ завербовала в моджахеды сына Якоба Абдуллу.

— Для таких агентов, как Якоб, подобное почти неизбежно, — сказал Флауэрс. — Члены группы не станут открываться чужаку, имеющему сомнительные знакомства и сомнительные привычки и жизненные принципы, без того, чтобы заполучить некоторые гарантии.

— Я этого не понял.

— А все потому, что ты лишь любитель, — сказал Флауэрс, — новичок, которому позволено вербовать. Старший чин в НРЦ, Хуан, это бы понял, пусть даже Пабло и не сообразил, в чем тут дело. Тебе они это не говорили: не хотели смущать невинную душу.

— Иными словами, они не хотели, чтобы я бросал его.

Флауэрс пожал плечами и вскинул вверх руки — дескать, к чему обсуждать очевидное?

— Но работать очень сложно, — сказал Фалькон. — Якоб теперь никому не верит и говорит, что он золотая рыбка в аквариуме. Рыбка барахтается, а все его недруги столпились вокруг и наблюдают.

— Больше похоже на аквариум без лампочки. В таком спрятаться — милое дело, а говорят, он мастер подобного рода пряток и скрывается, когда ему это нужно.

— Ну а ты не скрывался бы на его месте?

— Мне скрывать нечего.