Вирджиния Коффман - Тайна Голубых Болот / Из сборника «Замок в лунном свете». /

— Роза, откуда ты знаешь, что тело мамы было твердым и холодным на ощупь? — спросила я осторожно.

— Так оно и было! Именно по этому узнают, умер человек или нет.

— Да, да. Но когда же ты умудрилась потрогать ее? Когда кресло-каталка опрокинулось?

Она заерзала.

— Как она могла тогда быть такой, если умерла не сразу. И кроме того, ее кресло-каталка не опрокинулось. Она…

Роза закусила нижнюю губу и проглотила остальные слова. Было ясно как Божий день, что она знает гораздо больше о смерти своей матери, чем мне раньше казалось. Я молчала в надежде на продолжение, но она вернулась к лживой версии, которую разработали они с братом.

— Это уже все позади, вы на свободе, а не в тюрьме, — произнесла она и уставилась в темноту за окном. После короткого молчания она добавила: — Когда приедет отец, мы начнем новую жизнь. Он нам это обещал. Мы не будем больше думать о матери и всем этом.

Девочка повернулась, и страдание, прозвучавшее в ее чистом голосе, поразило меня.

— Мисс Ливия, отец сказал, что вы сделаете меня симпатичной. Это правда? Вы действительно можете это сделать?

— Да, наверное, можно сделать тебя красивее, — сказала я несколько неуверенно. — Это не очень трудно, малышка!

— Пожалуйста, не обманывайте меня! Тетушка Эмилия утверждает, что я самое ужасное, что вообще когда-либо рождалось на этой земле. Она говорила, что совершенно не понимает, как я могу быть дочерью моей матери и при этом такой страхолюдиной. Иногда я просто ненавижу тетю Эмилию. Она такая же, как и мама.

— Но, Роза, ты же не думаешь так на самом деле?! Ты ведь любишь свою красивую маму так же, как я люблю тебя.

Она посмотрела на меня с любопытством и одновре­менно с презрением.

— Вы любите меня? Вы не должны так лгать. Моя мать никогда не любила меня. Она никогда меня не хотела. Я слышала, как она говорила об этом тетушке Эмилии. Она говорила, что я — самая ужасная плата за то, что отец ей навязал.

Мне стало жарко от смущения и еще Бог знает от чего.

— Ты не должна никогда говорить ничего подобного, Роза! Никогда! Это сильно ранит твоего отца. Обещай мне никогда такого больше не говорить.

— Хорошо, но это правда. А правду нужно говорить всегда.

— Не всегда, любовь моя. Не надо говорить, если этим ты можешь ранить кого-нибудь. А теперь — в кровать! Искупаться ты можешь и завтра рано утром.

Роза подчинилась. Я уже хотела задуть свечу в изголовье, когда она снова подняла голову с подушки.

— Вы сказали «любовь моя», а ведь вы меня совершенно не знаете, — прошептала она. — Когда вы узнаете обо мне все, то не станете меня так называть. Наверное, вообще не сможете меня переносить.

— Я уверена, что ты мне будешь нравиться в любом случае.

Ее взгляд отразил одновременно и сомнения, и надежду. Я нежно склонилась над ней и поцеловала ее в лоб. Она смущенно откинулась на подушки.

Я задула свечу и направилась к двери.

— Оставьте дверь открытой, — крикнула она мне вслед, — если вы вдруг что-то услышите или увидите ночью, то сможете сразу же прийти ко мне и все рассказать.

Я с улыбкой выполнила ее просьбу, но моя улыбка исчезла, когда я взглянула на распахнутые двери камер. Они были похожи на раскрытые пасти, ожидающие добычу. Непроизвольно на меня опять напал страх. И только мысль о Розе Брендон, которая с сегодняшнего дня надеется на меня, дала мне силу бороться с этим.

Чтобы обезопасить себя от возможных ночных происков привидений и защититься от столкновения с ними, я поставила в начале лестницы свечу. Что за столкновения могли произойти, мне и самой было не ясно.

Раздеваясь, я думала о том, что же Роза могла увидеть в день смерти матери, кого она защищает, но, измотанная событиями минувшего дня, почти мгновенно заснула.

Так как с вечера я была настроена на встречу с призраками и демонами, то, проснувшись утром, с удивлением смотрела на странные фиолетовые отсветы от болота. В первое мгновение я даже не могла сообразить, где я нахожусь, так часто я меняла места ночлега за последний месяц.

Пока я строила планы относительно встречи капитана Брендона и прикидывала, какое платье мне лучше надеть по этому поводу, кто-то неистово постучал в открытую дверь.

Это была Роза Брендон, державшая в руках поднос, на котором стояли дымящийся кубок и чашка с золотой каймой и фамильным гербом семейства де Саль.

Я думаю, что собственно появление Розы поразило и обрадовало меня больше, чем поданный в постель кофе. Она поставила поднос мне на живот, и ее круглые щеки сияли от гордости и удовольствия от моих комплиментов. Она внимательно наблюдала, как я героически, не моргнув глазом, выпила обжигающий кофе.

— Как вы думаете, когда я вырасту, как вы, я тоже буду пить кофе и мне это будет нравиться? — спросила она с наслаждением.

— Очень даже может быть. Хотя, возможно, тебе понравится кофе чуть послабее, не такой крепкий. Прислуга еще не вернулась?

— Нет, они прибудут, вероятно, к обеду. Мне кажется, они безнадежные лентяи. После заката и до восхода солнца не шевельнутся, чтобы выйти из своих домов. Они не такие, как вы.

Я удивленно отодвинула чашку с кофе в сторону и проговорила:

— Я не понимаю тебя. Что значит — не такие, как я?

— Да им никогда и не приснится — встать ночью и заглянуть в каждую из этих страшных камер.

— Но и мне тоже. Ты хочешь сказать, что я это делала?

Она кивнула, и глаза ее были широко раскрыты. Я не была уверена, что Роза лжет.

— Но я ни на мгновение не покидала своей постели.

— Тогда это был кто-то другой. Я же слышала.

— Может быть, это был господин Шиллер? Меня нисколько не удивит, если он искал здесь, наверху, драгоценности де Саль. Какая же головная боль — эти драгоценности!

Девочка ухмыльнулась.

— Но не для нас, наследников.

Происшествие казалось ей очень забавным, но одно предположение, что Франц Шиллер или кто-то еще шастал здесь и мог наблюдать наш сон, не пришлось мне по нутру.

— Я не думаю, что это был Франц, — пояснила Роза. — Этот этаж он обшарил уже несколько ночей назад и сказал Пену, что, кроме пыли, ничего здесь не нашел.

С превеликой мукой я допила кофе.

Роза была готова отнести поднос на кухню, однако застелить постель и протереть пыль отказалась. Это заботы прислуги, заявила она высокомерно. А когда я стала настаивать, проговорила:

— Ну, хорошо. Но только не думайте, что я буду наводить порядок и в вашей комнате. В конце концов, я не горничная.

Заметно разозленная, она вышла из комнаты.

Я быстро оделась и привела себя в порядок, насколько это было возможным. Затем я убралась в комнате и отнесла поднос на кухню. Леокадия сама сварила себе кофе и пила его со вчерашним тминным пирожным. Мытье посуды она оставила на посудомойку, добавив ко вчерашней горе невымытой посуды еще и свои тарелку и чашку. Вернувшись на работу, девоч­ка-посудомойка не испытает прилива радости, подума­лось мне.