Жорж Сименон - Время Анаис

Вечер еще не наступил, но на дворе было пасмурно, и под потолком загорелась лампочка. Несмотря на электрическое освещение, камера напоминала изолированную от внешнего мира пещеру. Бошу странно даже представить: через какую-то минуту адвокат выйдет отсюда и, задевая локтями прохожих, зашагает по улице.

— Насколько я понимаю, Серж Николя сам нашел тебя, чтобы предложить должность?

— Я тоже так думал. До сегодняшнего утра. По словам комиссара, Серж тогда уже был знаком с Фернандой.

Известие это, по-видимому, произвело неприятное впечатление на адвоката. Однако когда речь заходила о Фернанде, он лишь хмурил брови.

— Нечего теперь расстраиваться. Продолжай. Ты тогда работал? На какие средства существовал? Сколько времени жил в Париже? Отца в живых уже не было?

Хотя адвокат приезжал отдыхать в Гро-дю-Руа почти каждый год, разве можно от старика требовать, чтобы он помнил такие даты?

— Ну да, он к тому времени скончался. Это произошло зимой, но вы узнали об этом только летом, когда в отпуск приехали. Произошло все неожиданно. По обыкновению отец отправился на своей лодке рыбачить. Вернулся невеселый. А немного погодя, когда мать пошла звать его на ужин, к своему удивлению увидела отца в постели. Он лег, никому не сказав, что занемог. За врачом посылать не велел. В тот день я находился в Монпелье. Вернулся лишь в одиннадцать вечера и обнаружил у нас доктора Лубе. К утру все было кончено.

— Отчего же он умер?

— Не знаю. Врачи никогда не говорят правду близким. Похоже, что он уже несколько месяцев был болен, а мы не знали. Лечился украдкой.

… В действительности для Боша все началось именно в тот вечер, когда он вернулся в Монпелье. Он пытался объяснить это Уару, который знал его родные места. Приезжая в Гро-дю-Руа, адвокат надевал шорты или старые полотняные брюки и развлекался тем, что ловил рыбу или разглядывал приходящие в порт суда, сидя целыми днями за рюмкой «пасти» на террасе кафе Жюстена. Днем, затворив ставни, спал, прежде чем начать партию в шары. Сиеста у него продолжалась часа два, а то и три.

— Вы знаете, как у нас жили…

Все это казалось далеким и нереальным. Вот уже семь лет, как он перебрался в Париж.

Семья Бошей жила в большом доме, который собственными руками выстроил Гарсен, дед по матери, пятьдесят лет проработавший каменщиком, а потом подрядчиком. Это был дом, какой строят для себя, воплощенное мастерство. В розовых тонах, с окнами разного фасона, с вделанными в стены декоративными керамическими плитами и резными камеями. Коридор украшали мозаичные панно из кусочков разноцветного мрамора, которые всю жизнь собирал старик Гарсен, как иные собирают марки.

Двадцать лет обустраивал свой дом папаша Гарсен. Строительство он начал еще в ту пору, когда в Монпелье у него было собственное дело, так что в Гро-дю-Руа приезжал лишь по воскресеньям. Старик постоянно что-нибудь мастерил. То во дворе, то у стены стояли леса: так появились сперва балконы, потом наружная лестница и фонтан.

У него была копна густых седых волос, обветренное лицо. Такой же внешностью и столь же крепким телосложением обладала и его жена. Видно, долгая совместная жизнь сделала их похожими друг на друга.

— Мой отец был лучше всех на свете…

— Ну, конечно, малыш. Такой ухи, как у него, больше не попробуешь нигде.

Почему же Альбер так настойчиво повторяет эти слова, словно желая услышать подтверждение?

— Ведь он был честный человек?

— Черт побери! И ты еще сомневаешься?

Он не сомневался. Не сомневался прежде. Но последнее время все чаще беспокоит его этот вопрос, который даже и в голову ему не приходил, когда он жил в Гро-дю-Руа.

Когда отец вернулся с войны, ему было сорок два года. Обе руки были целы, но застрявший в плече осколок снаряда причинял мучительную боль. В Монпелье, где их семейство жило до тех пор, они пробыли всего несколько недель, и отец, даже не заикнувшись о том, чтобы вернуться в москательную лавку, устроился в Гро, переехав в еще не достроенный дом тестя.

Нрав у него переменился, временами он по нескольку дней ни с кем не разговаривал. Именно тогда Альбер, которому едва исполнилось девять лет, услышал об ампутации.

Месяц спустя отец выписался из больницы, один рукав был пуст. О том, чтобы работать, после того и речи не было. Занять прежнюю должность, видно, не представлялось возможным. Но разве нельзя было найти такое дело, с которым можно и с одной рукой справиться?

Однако никто об этом не посмел и заикнуться. Альбер знал, что отец получает пенсию, об этом позаботился один влиятельный человек, который иногда навещал отца, и они о чем-то, запершись, беседовали. Потом Альбер видел отца, шагающего во главе колонны ветеранов. Со своим пустым рукавом он производил впечатление: его выбрали президентом организации.

Семья их была небогатой, но в деньгах на жизнь, казалось, не нуждалась. Два-три года спустя в этом же доме поселились старики Гарсены, началось, можно сказать, вольготное, беззаботное существование цыган, которые запружают дороги, ведущие в Сент-Мари.

Дымя трубкой, старик Гарсен строил свой дом, а отец Альбера, встав с постели, слонялся в домашних туфлях. Лишь зимой надевал поверх пижамы пальто, когда шел в порт, чтобы в кафе Жюстена выпить стаканчик белого. Иногда отправлялся рыбачить в своей лодочке с выкрашенным в зеленый цвет планширем, и тогда с причала можно было видеть, как он, бросив якорь, неподвижно сидит под зонтом.

Почти всякий раз, вернувшись с уловом, отец стряпал сам. Приглашал друзей, рыбаков, случайных прохожих. Летом уху он готовил на печурке которую соорудил посредине двора старый Гарсен.

Когда Альбер подрос, то начал посещать лицей в Ниме. Утром уезжал, а вечером возвращался на автобусе: Ним казался ему мрачным и скучным.

Лицей он окончил с грехом пополам. Чем заняться, не знал и сам. Возможно, потому, что два лета подряд у них гостил газетчик из Лиона, Альбер заявил без особой убежденности: «Стану журналистом».

В тот день, когда умер отец, в поисках работы Альбер обошел все улицы Монпелье. Наутро выяснилось, что денег нет. Оплачивать расходы на погребение и на верный костюм пришлось чете Гарсен. А у этих стариков, кроме дома, тоже почти ничего не было. Пенсии за отца едва хватало, потому что платили только часть — на мать и незамужнюю сестру.

Альбер мог бы получить место служащего в какой-нибудь конторе в Монпелье или Ниме. А владельцы лавки, в которой работал отец, приглашали к себе. Однако он решил, что попытает счастья в Париже.

— В Гро-дю-Руа у меня не было будущего, — объяснял он адвокату.

— Мне нужно знать точно, чем ты занимался, ведь на суде будут до всего докапываться. Ты, наверно, поначалу перебивался с хлеба на воду?